Сегодня это мраморное изваяние, известное как «Пьета Ронданини», находится в миланском музее Кастелло Сфорцеско, окруженное кольцом грубых бетонных плит, решенных в стиле архитектурного брутализма. Пожалуй, уместнее описывать ее не как произведение искусства, а как нечто, найденное во время археологических раскопок, словно автор пытался обнаружить приемлемую скульптурную группу внутри незавершенной, которую он забросил (вот почему, вызывая у созерцателя почти сюрреалистическое ощущение, у скульптуры в ее нынешнем виде отрастает дополнительная, отделенная от тела рука, видимо долженствующая принадлежать Христу). Несомненно, эта последняя, исполненная муки и горечи скульптура есть свидетельство того, что стремление найти верную, лучшую форму в самой глубине каменной глыбы нисколько не покинуло Микеланджело с возрастом.

Пьета Ронданини. Ок. 1552/53–1564

То же самое можно сказать и о цикле рисунков, запечатлевших Распятие со скорбящими и созданных им в последние годы жизни. Изображение на них словно расплывается в дымке эктоплазмы. Отчасти подобный эффект был вызван дрожью в руке и слабостью зрения, но если присмотреться к этим графическим листам повнимательнее, окажется, что паутина тонких линий возникла в результате неоднократных попыток сделать контур не расплывчатым, а, напротив, более четким.

Кондиви превозносил две умственные способности, присущие художнику в необычайной степени. Первой была память, у Микеланджело столь цепкая, что, «хотя, как всем известно, он и изобразил тысячи фигур, он никогда не написал двух одинаковых и принявших сходную позу; более того, при мне он говорил, что ни разу не провел ни единой линии, не припомнив предварительно, не чертил ли он подобную линию прежде, и если намеревался показать оную публике, то отказывался проводить ее»[1485].

Вторым талантом, которым Микеланджело обладал в почти сверхъестественной мере, было, согласно Кондиви, воображение столь мощное, что вызывало у него постоянную неудовлетворенность результатами своего труда: «Он также одарен необычайно ярким воображением и оттого-то по большей части и бывал недоволен всем, что ни сотворил, и бранил все свои работы, ибо ему казалось, что рука его воплотила его замысел не столь совершенно, как тот представлялся его уму»[1486].

Этот фрагмент Тиберио Кальканьи не стал поправлять, но, напротив, оставил на полях рядом с ним помету «да». Микеланджело, прослушав или прочитав эту фразу, тоже явно одобрил урок, который могли извлечь отсюда более молодые художники, подобные Кальканьи: «Он говорил мне: воистину это верно, если хотите создать что-то стоящее, всегда пробуйте новое, ведь совершить ошибку лучше, чем повторяться»[1487].