Мы прислушиваемся и благоговейно внимаем, что они скажут. Если скажут идеи, то кто же тогда спрашивает? Движение здесь происходит уже не из сферы идей и не из сферы именующей личности. Почему «вещь» должна «смотреть на нас и спрашивать о себе»? Так или иначе, теперь мы можем добавить, что данная «неизреченная глубь бытия» есть еще то, что желает быть именованным. Здесь примечательно, что данной «вещи» приписывается некоторое «хотение». Думается, что следующий образ еще больше проливает свет на характер того, что желает быть именовано. Формула самооткровения бытия представлена также следующим образом:
«В познании, от элементарного до сложнейшего, содержится тройственный акт: глухого голоса бытия, звучания слова и соединения в акте познания этого толчка и этого слова – в именовании»[835].
К «первой ипостаси бытия» как именуемому подлежащему отнесены такие образы, как «глухой голос бытия» и «толчок»[836]. С одной стороны, эта глубина бытия именно глухая, потому что она остается как некое стремление к высказыванию, но незнающее собственно, что сказать. С другой стороны, она предстает перед нами как внешний по отношению к личности «толчок», т. е. некое неличностное стремление. Оно не личностное и не знающее слово. Можно сказать, что «неизреченная глубь бытия» представляет собой некое стремление бытия до формирования рационального субъекта высказывания. Оно настойчиво как бы на уровне «хотения» просит, требует от человека именовать себя и действует как некая активная сила, приходящая извне отдельной личности. Такая «неизреченная глубь бытия», или ноуменальное бытие, четко отличается от идей, которые лишены эмоционального стремления или вообще всякого хотения. Это глухой голос «вещи» и стремление именно бытия, не идеального космоса. Она собственно не рациональна и не относится к деятельности логоса. Это нечто, что требует именования себя и в то же время дает и помогает идеям всплывать на поверхность с материальной оболочкой слова.
Именуемое до именования описывается также как место, куда «сеют идеальные семена» при именовании человека. Следующее выражение еще четче определяет характер эмоционального хотения, присущего именуемому подлежащему:
«…природная основа, на которую падает имя, есть платоновская материя, как /юра, меональная среда, пластическая материя,
«Первая ипостась бытия» как «мир» предстает нам как глухой меональный голос, «содействующий, противодействующий, жаждущий и затемняющий» по отношению к идеям. Эта сфера предстает так же, как звуковая природа при рождении слова, и, как отмечает сам Булгаков, «составляет ночную, подсознательную, женственную характеристику слова», отличимую от «дневного солнечного смысла»[838]. Слишком понятно, что перед нами та первоматерия, которая под различными видами, то как то aneipov, то как рф ov, то как нХц, постоянно сопровождает софиологические модели мира, начиная с системы Соловьева. Однако, думается, что следующая булгаковская образная характеристика тоже поможет нам разъяснить характер булгаковской «первой ипостаси бытия» в качестве «мира»: