Выйдя из II Государственной думы в 1907 году Булгаков «не любил Царя»: «В мою “почвенность” идея монархии и монархической государственности отнюдь не входила»[954]. Любовь к царю родилась внезапно летом 1909 года, когда Булгаков на набережной Ялты увидел царя и стал «царистом»: «Я почувствовал, что и Царь несет свою власть, как крест Христов, и что повиновение Ему тоже может быть крестом Христовым во имя Его. В душе моей, как яркая звезда, загорелась идея священной царской власти. <…> Религиозная идея демократии была обличена и низвергнута во имя теократии в образе царской власти»[955]. Булгаков пришел к «идее священной власти», которая получила для него «характер политического апокалипсиса, запредельного, метаисторического явления Царствия Христова на земле»[956]. Он проникся трагической любовью к царю: «Однажды, всего на краткое мгновение, мелькнуло предо мною ее <царской власти> мистическое видение. Это было при встрече Государя. Я влюбился тогда в образ Государя и с тех пор носил его в сердце, но это была – увы! – трагическая любовь: “Белый Царь” был в самом черном окружении, чрез которое он так и не мог прорваться до самого конца своего царствования. Как трагично переживал я надвигающуюся революцию и отречение от престола, как я предвидел с самого этого дня всю трагическую судьбу и Государя, и его семейства. Долгое время я бредил мыслью о личной встрече с Государем, в которой бы хотел выразить ему все царелюбивые, но и свободолюбивые свои идеи и молить его о спасении России»[957]. Булгаков мечтал молить царя быть царем: «Наблюдая непрестанно, что Царь действует и выступает не как Царь, но как полицейский самодержец, фиговый лист для бюрократии, я – в бессильной мечтательности помышлял об увещаниях, о том, чтобы умолять Царя быть Царем, представить ему записку о царской власти, но все это оставалось в преступно бессильной мечтательности»[958]. За Распутина Булгаков еще больше полюбил царя: «Про себя я Государя за Распутина готов был еще больше любить, и теперь вменяю ему в актив, что при нем возможен был Распутин, но не такой, какой он был в действительности, но как постулат народного святого и пророка при Царе. Царь взыскал пророка, говорил я себе не раз, и его ли вина, если вместо пророка он встретил хлыста. В этом трагическая вина слабости Церкви, интеллигенции, чиновничества, всей России»[959]. Булгаков не мыслил Россию без царя: «В предреволюционной России был такой безумец, который носил в сердце стыдливую и до конца никогда не высказанную трагику любви, которая все время и попиралась ее объектом. Я любил Царя, хотел Россию только с Царем, и без Царя Россия была для меня и не Россия»[960]. Булгаков агонизировал вместе с агонией царской власти[961].