Однако, «духовная свобода» в понимании о. Сергия отлична от «до-бытийственной», «вне-логосной» свободы «гражданина царства свободы» Бердяева. По о. Сергию, духовная жизнь человека связана с фактом Пятидесятницы: «Через сошествие Святого Духа в членах Церкви возникает так называемая духовная жизнь»[915]. Духовная жизнь человека есть путь смирения, терпения, несения креста: «Усилия духовной жизни, которые имеют общей целью “стяжание Духа Святого” (согласно боговдохновенному слову преп. Серафима), имеют преимущественно отрицательный характер – борьбы с собой – аскетики. Не мощь, но немощь испытуется человеком на духовном пути»[916]. Смирение относится и к осознанию своей греховности, и к ведению своего «метафизического ничтожества как первоосновы». Цель смирения – отказ от своей жизни: «В смирении человеческий дух стремится стать tabula rasa для Духа Божия, не иметь своей собственной жизни, которая есть грех и ничтожество. Природно умереть, чтобы духовно ожить»[917].

Вот примеры действия личного религиозного опыта на богословие о. Сергия.

Учение о вере сосредоточено Булгаковым в книге «Свет невечерний» (1917), где он развил свою «критику религиозного опыта», т. е. гносеологию веры. Вера – это религиозный опыт опознания Божества, это «орган трансцендентного». Вера не есть субъективное верование вкуса и прихоти. Вера «столь же объективна, как и познание».

Булгаков имел дар любви. 13 февраля 1925 года он записал в своем «Дневнике духовном»: «Господи, благодарю Тебя за любовь. Нет ничего выше любви, блаженнее любви и прекраснее. Ты даешь мне любить и быть любимым, мне, жестоковыйному, недостойному, черствому. Ты благодатию Твоею воспламеняшь во мне любовь так, что кипит сердце мое и сгорает утроба моя. Ты даешь мне себя возненавидеть и ближнего моего возлюбить благодатию Твоею, причащением Тела и Крови Твоей»[918]. Этим духовным опытом пронизано все, что писал Булгаков о любви.

Для о. Сергия догмат есть «формула, выраженная в понятиях, логическая транскрипция того, что дано в религиозном опыте»[919]. «Догматическое учение Церкви становится жизнью только в личном переживании каждого, ибо догмат есть не отвлеченная формула вероучения, но главным образом факт внутренней мистической жизни; без нее он мертв. Однако этот личный религиозный опыт невозможен без свободы мысли и духа. <…> Конечно, наша свобода ограничена и определена при этом существующими догматами; но догматы эти являются не законами, но выражением нашей мистической жизни в Церкви»[920].

О. Сергий считал, что аксиома «тварности мира» нашептана человеку «чудесным голосом»: «И в сердце человека слышится тот же неумолчный шепот: ты не в себе имеешь корень своего бытия, – ты сотворен». «Голос мира» шепчет: «мир не сотворен, он в себе самом имеет основу, есть свое собственное создание»[921]. Вера приемлет или отвергает эти исходные положения.