После Февральской революции 1917 года Булгаков писал в примечании о «тяжелой болезни русского самодержавия и перспективе возможного его исчезновения»[969]. Харизматическая власть царей заменяется народобожием, мистической «волей народной», «гуманистической теократией». Государство становится «лжецерковью», «земным богом». Булгаков пророчествовал – народобожие потребует для себя личного воплощения: «Государственность народобожия рано или поздно должна получить такого личного главу, который всем существом своим вместит притязания царства от мира сего. Этим и будет предельно выявлена мистика человекобожия в сознательном противлении христианству»[970]. Человечеству следует пережить период полной секуляризации, «отрицательное откровение о власти», чтобы могло явиться «новое откровение о власти». В этом и состоит положительная сторона секуляризации[971]. Вся человечески-относительная правда секулярного государства не может угасить тоски по теократическому государству. И «земной бог» уступит место «Белому Царю». Речь идет о «преображении власти, которое и будет новозаветным о ней откровением», о котором «возможны одни только чаяния да смутные предчувствия: где, когда, как зримо или незримо миру, не знаем»[972]. Здесь можно вспомнить ныне угасшее увлечение идеями монархизма в начале перестройки. Новое откровение власти будет «явлением теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого эона»[973]. Для русского народа эти чаяния выражены в идее «Белого Царя», т. е. святого правителя, который осуществит Царствие Божие на земле.

В июне 1917 года Булгаков говорил: «Как ни была глубока и значительна идея православного царства сама по себе, но все труднее становилось узнавать ее в истории, где монарх принимал обличье языческого Ксеркса, а на церковную жизнь тяжело ложилась казенщина»[974].

После революции Булгаков вопрошал: «Зачем победа без Царя?», «Зачем Царьград без Царя?» Только для царя, а не для Милюкова приличествует Царьград: «Ведь для Царя приличествовал Царьград, он был тот первосвященник, который мог войти в этот алтарь, он и только он один. И мысль о том, что в Царьград может войти Временное правительство с Керенским, Милюковым, была для меня так отвратительна, так смертельна, что я чувствовал в сердце холодную, мертвящую пустоту»[975]. Задумываясь о причинах революции, Булгаков пришел к выводу, что все царствование Николая II было «сплошным и непрерывным самоубийством самодержавия». При этом ни Николай II, ни его семья не были виновниками этого самоубийства: «Это самоубийство было предопределено до его рождения и вступления на престол»[976]. Царь был «монархом-самоубийцей» без своей личной вины, он не был ответствен за зло, ему не принадлежащее[977]. В феврале 1923 года Булгаков записал в константинопольском дневнике: «И как становится ясно, что помимо интеллигенщины произошло самоубийство самодержавия в лице лично почти святого царя»[978]. Вслед за Царем вступила на крестный путь и Россия: «Россия вступила на свой крестный путь в день, когда перестала открыто молиться за Царя»[979].