Мой младший сын Митя в 1939 г. сражался добровольцем, попал в плен, но счастливо бежал во время транспортировки в Германию. Он жил с нами в Варшаве до своей женитьбы (на польке), затем во время Варш[авского] восстания был ранен и отправлен в лагерь для военнопленных, где сначала находился в лазарете, а затем работал в бюро при лазарете – до освобождения русскими. Он работает в Штеттине, но вскоре перейдет на государственную службу в Варшаву, тогда он будет поблизости от меня и сможет меня чаще навещать. У него 2-летний сынишка, по своим интересам он – славист и литератор.

Теперь обо мне и моей дорогой жене[723], чьей заботе, рассудительности и мужеству, а также и удаче я обязан тем, что жив и еще работоспособен. Мы остались в Варшаве, пережили осаду 1939 г., позже оба тайно преподавали: жена – в рамках средней школы, я – в академической сфере. Кроме того, мы еще зарабатывали частными уроками иностранных языков, я делал доклады по социально-философ[ским] темам в частных кружках и молодежных организациях. Все это, конечно, при величайшей конспирации. Со временем к этому привыкаешь, как привыкаешь к темным улицам, к долгим месяцам без электр[ического] света, к обыскам и облавам на людей на улицах и в домах. Изобретались также и средства защиты от этого. Когда из-за связи с молодежью начала гореть почва под ногами, мы вынуждены были на несколько месяцев исчезнуть из В[аршавы]. Чуть ли не целый год в 42–43 гг. мы провели в сельской местности, где также зарабатывали себе на содержание частными уроками. В конце концов мы все же оба попали в тюрьму (в Радоме) и только благодаря счастливой случайности нам удалось оттуда бежать. Восстание 44 г. застало нас на нашем огороде в получасе пути от нашего дома. Мы провели на огороде десять дней – на абсолютно вегетарианской пище, без хлеба, даже без соли. Банда пьяных иностранных легионеров на немецкой службе (т[ак] н[азываемые] «Викинги» и украинцы) отобрала у нас остатки нашего имущества (часы, авторучки, кольца, деньги), и только счастливый случай спас нас от расстрела и на этот раз. Возвращаться назад домой нам было уже нельзя, из нашего сада мы даже видели, как был подожжен наш дом. Это, вероятно, спасло нам жизнь: как я позже узнал, все жильцы нашего дома были или расстреляны на месте, или брошены в лагерь, чего бы я, конечно, не выдержал. Но мы лишились всего нашего имущества – в том числе моей библиотеки, моего архива и прежде всего моих рукописей. Среди них находились три готовых к печати книги, написанные во время войны. Копии двух из этих работ были у моих издателей – они тоже пропали. Спасены для меня были лишь две другие работы, копии которых находились за пределами Варш[авы]. К спасенным относятся: 1) «Школа демократии. Основные черты новой дидактики» (книга), 2) «Платоновские и евангельские добродетели» (исследование). – Пропавшие рукописи: 1) «Философия религии Достоевского» – исследование, написанное в двух вариантах – по-русски и по-немецки для цюрихского издательства «Vita Nuova», 2) два тома-близнеца: I. «Мнимое и подлинное преодоление капитализма», II. «Упадок и обновление демократии» – совершенно в смысле своего «трансцендентного] эмпиризма» я вплел в обоих томах философские размышления в богатый эмпирический материал. Теперь, когда читаю новейшие публикации на ту же тему (напр[имер], Мангейма и др.), вижу, как хороши и своевременны были эти работы. Иногда мне кажется, что они были лучшим из того, что я когда-либо написал. Надеюсь, что мне еще, может быть, удастся написать их заново.