Сравним ночлег на каменной ступеньке случайной лестницы с ветхозаветным рассказом:

И пришел на одно место, и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте. И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней… И встал Иаков рано утром… И положил Иаков обет, сказав: если Бог будет со мной и сохранит меня в пути сем, в который иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, И я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом (Быт. 11–17).

И пришел на одно место, и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте.

И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней…

И встал Иаков рано утром…

И положил Иаков обет, сказав: если Бог будет со мной и сохранит меня в пути сем, в который иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться,

И я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом (Быт. 11–17).

Веничка Ерофеев тоже возвратится на «одно место», где он ночевал на камне, «потому что зашло солнце». «Господь» – алкоголь приведет его сюда в конце пути, и камни лестницы станут безмолвными свидетелями его богооставленности и мистической смерти.

Единственным спутником героя в подъезде оказался чемоданчик с купленными накануне подарками. Момента возникновения и реализации этого импульса любви и заботы зафиксировать не удалось, личный факт, сразу расширенный до проблем мироздания: «Боже милостивый, сколько в мире тайн! Непроницаемая завеса тайн! До кориандровой или между пивом и альб-де-дессертом?» (126). Логика такого расширения понятна, так как чемоданчик с подарками, замещая присутствие любимых, оказался единственным спасением от вселенского ночного одиночества. На это указывают слова: «Да я и в ресторане, если хотите, прижимал его к сердцу, а водки там еще не было. И в подъезде, если помните, – тоже прижимал, а водкой там еще и не пахло!..» (130–131).

Выйдя на улицу, неопохмелившийся герой пребывает в состоянии чистого «созерцания»: «Вон – аптека, видишь? А вон – этот пидор в коричневой куртке скребет тротуар. Это ты тоже видишь. Ну вот и успокойся» (124). Успокаивает, возможно, каждодневная повторяемость этой картины – неизменного спутника человеческого существования. К тому же аптека – место, где ждут больных, чтобы позаботиться о них и облегчить страдания. «Я болен душой» (144), – признается Веничка Ерофеев и, очевидно, вид аптеки вносит налет успокоения в его сердце. Дворник ранним утром, как петух в деревне, – знак окончания ночи и приближения нового дня. Ясно, что жаргонное «пидор» – определение социального контекста жизни дворника. Перенесение сексуальной терминологии на общественные и политические стороны жизни – явление, широко распространенное в литературе и фольклоре. В тексте «Москвы – Петушков» такие примеры многократны: