Однако какими бы ни были взгляды Ерофеева, предисловие к «Василию Розанову»[1176] дает не так много пищи для размышления о совпадении их с мнением редакции. В нем говорится о влечении Ерофеева к религиозной проблематике: в студенческие годы у него

возник глубокий интерес к истории Руси, к проблемам древне-русской литературы и постоянная страсть ко всему, связанному с античностью и ранним христианством[1177].

возник глубокий интерес к истории Руси, к проблемам древне-русской литературы и постоянная страсть ко всему, связанному с античностью и ранним христианством[1177].

Как характерная черта произведений писателя выделяется «иеремиада на обывательщину», рассматривается генеалогия лирического героя Ерофеева, возводимая к «лишним людям», указывается на появляющийся в эссе о Розанове, благодаря «незамкнутости на себя», «слабый, но просвет». Творчество Ерофеева встраивается в историко-литературную традицию, в частности оно сравнивается с прозой Ф. Сологуба, а также провозглашается стремление писателя к свободе творчества, дающей «земной смысл и оправдание» душе[1178].

Нетрудно заметить, что здесь явно смешаны оценки, относящиеся как к «Москве – Петушкам» (попытка не столько объяснить поэму, сколько оправдать интерес к писателю – через школьные представления о литературе), так и к «Василию Розанову» (взгляд на эссе как на образец исповеди о пути к христианству). При этом не обсуждается ни то, например, что Ерофеев, обыгрывая в эссе связь между верой и полом, совсем по-розановски показал, как религиозное сознание просыпается «в точке пола», ни то, что спор между иудаизмом и христианством в этом произведении остается незакрытым[1179].

Итак, в редакционном предисловии намечался следующий путь лирического героя Ерофеева: погруженная во мрак повседневности «петушковая» душа под влиянием чтения Розанова обращается к Богу. Но это, строго говоря, не имеет точной биографической параллели. Даже если оставить в стороне вопрос о месте религии в жизни писателя, хронология его творчества противоречит подобному восхождению. Имя Розанова появляется в записных книжках Ерофеева значительно раньше, чем было написано эссе, и даже до «Москвы – Петушков»[1180]. Поэтому натянутым было бы предположение, что Ерофеев, прочитав Розанова, написал эссе о нем и сам принес в редакцию. История «Розанова» напоминает нам историю создания поздних произведений Ерофеева, за исключением «Вальпургиевой ночи», написанных по заказу или по случаю.

Сам Ерофеев впоследствии объяснял появление публикации обещанием, данным им С. А. Мельниковой (тогда одной из активных сотрудниц журнала) в благодарность за гостеприимство (летом 1973 года он жил в ее доме в Царицыне; по воспоминаниям всех участников событий, текст был написан именно тогда, хотя мера вынужденности в трактовке разными мемуаристами разнится[1181]), и напором со стороны редакции: