Именно Марк выступил в мою защиту на страницах журнала «Вопросы литературы», когда некий В. Бушин накатал гнусный пасквиль, в коем облил меня помоями с ног до головы. Я не стал читать эту клевету, но очень гордился тем, что еще до расправы со мной этот наветчик поступил так же с Владимиром Высоцким, Булатом Окуджавой и Беллой Ахмадулиной (признаюсь, компания меня устраивала).

Именно Галлай дал отпор критику В. Кардину, который злобно и предвзято лягал меня за фильм «Вокзал для двоих». Именно Марк Лазаревич на высоком совещании вступился за меня перед министром обороны Д. Язовым, будущим гэкачепистом, когда он спустил на меня свору послушных ему вояк. Марк был настоящим верным другом. И потом, ему вообще было свойственно обостренное чувство справедливости, не только в делах личных, но и в общественных, гражданских. От него я впервые услышал фразу, которую запомнил навсегда: «Проявить мужество в бою порою легче, нежели в мирное время, ибо в сражении можно обойтись одним отважным порывом, а в общественной жизни отвагу надо проявлять каждый день».

Вот уж кто был истинной «честью и совестью нашей эпохи».

Его не стало 14 июля 1998 года.

Полковник в отставке Марк Галлай похоронен на Долгоруковском кладбище. Его проводили в последний путь, как солдата, как героя, отдавая ему воинские почести.

* * *

Америка. Поездка с выступлениями по так называемой «русской улице», то есть встречи с нашими бывшими соотечественниками. Кинотеатр в Нью-Джерси полон. Кстати, аншлаги, что приятно, были везде. Я болен. Высокая температура, но отменить выступление нельзя. Простуда села на связки, поэтому голоса нет. На сцене что-то шепчу в микрофон, источая сопли, слюни и прочие миазмы. Удивляюсь, что слушают очень внимательно вместо того, чтобы шикать. Вдруг в середине вечера получаю из зала записку на клочке газеты. В стихах:

Я был невероятно растроган, хотя, может быть, это была просто-напросто психологическая поддержка… Но зато какая!

* * *

Зямочка, Зяма, Зиновий Ефимович. Одним словом — Гердт. Мы подружились году эдак в 1967-м, когда они с Таней купили дачу на Пахре и мы стали соседствовать.

Я Зяме очень обязан тем, что он открыл мне Бориса Пастернака, приобщил меня к его стихам. Вообще стихи были, пожалуй, одной из главных точек нашего соприкосновения. Мы даже сочиняли вместе всякие дурацкие вирши, в основном для юбилеев наших замечательных, любимых нами деятелей искусства. Всерьез мы с ним этим никогда не занимались. Помню, во время Пражской весны летом 1968 года мы гуляли по пахринским аллеям и валяли дурака: