В это же время милиция нагрянула в квартиру Сахаровых на улице Чкалова, отключила телефон и выставила у дверей охрану. Западные журналисты ринулись к квартире Сахаровых, но не успели они выйти из лифта на шестом этаже, как у квартиры № 68 их сразу же отправили назад. Тогда же Елене сообщили, что ей разрешено уехать в Горький вместе с мужем, поэтому ей пришлось немедленно упаковать вещи, чтобы успеть на самолет, вылетавший в 6 часов вечера.

Мужа и жену доставили в аэропорт порознь. В Горьком их встретили агенты КГБ и сопроводили в дом № 214 по проспекту Гагарина в новом районе Щербинки на окраине города. «Это нормальная квартира, — позже рассказывала мне Елена. — Четыре комнаты, ванная, телевизор, газ, жилая площадь около 42 квадратных метров. Все было подготовлено для нас, включая мебель и еду в холодильнике, не было только телефона. Это была квартира КГБ, которую использовали для конфиденциальных встреч».

Я вспоминаю, как во вторник вечером огласил новость об аресте Сахарова политическому комитету Европейского парламента и как отреагировали мои коллеги. За исключением Альфа Ломаса из лейбористской партии, который поддержал действия КГБ, все левые и правые в первый раз объединились — мы были возмущены и обеспокоены как судьбой семьи Сахаровых, так и будущим всего мира. Мы сочли это не только крайне наглым актом репрессии, но и открытым вызовом, брошенным западному общественному мнению, тем более, что это событие лишь подчеркивало нашу беспомощность. Казалось, мы ничего не можем поделать, как не сделали ничего и месяцем раньше при вторжении в Афганистан. Советы хорошо все просчитали. Запад был бессилен перед фактом заранее подготовленного вызова ему и президенту США лично.

Не оправдалась западная теория о том, что Сахаров принадлежал к немногочисленному «неуничтожимому» классу советских диссидентов. Считалось, что великого советского ученого никогда серьезно не накажут, так как ученые более ценны для советского правительства, чем люди иных профессий. «Теперь больше нет неприкасаемых. — написала «Монд». — И это знаменует конец сосуществованию двух сверхдержав».

Тем не менее, по меркам начала восьмидесятых, Сахаровы были относительно свободны в своей квартире в Горьком. Они даже могли продолжать диссидентскую деятельность. Елена Боннэр рассказывала: «Я никогда не забуду, что до 1984-го могла свободно ездить из Горького в Москву и обратно, общаться с людьми, писать им. Например, я помогала матери Щаранского, когда та хотела сделать заявление для прессы. И это раздражало. Но проходили месяцы, и я становилась все более одинокой. Некоторые наши друзья уехали за границу, других арестовали, иные просто боялись поддерживать связь»[140]. Сахаров продолжал научные исследования, писал письма зарубежным коллегам, даже публиковался. Все это представлялось в советских средствах массовой информации свидетельством того, что он не так уж сильно наказан. «Это не страшнее, чем предложение британскому ученому пожить в Манчестере», — заявил один из советских журналистов.