25 ноября 1994

Дорогой Андрей Немзер

(по-прежнему не знаю Вашего отчества),

Своевременно или несколько позже, но дошли до меня и Ваше письмо июньское, и статья в «Сегодня», и даже прислали текст Вашего выступления по «Свободе»[555], которого я не слышал. Было собрался Вам отписать, но тут пошла еще критика на «Генерала» (сказывают, по нынешним временам это редкость), и хотелось знать, «чем сердце успокоится». Ну, вот теперь, с выходом статьи Аннинского в «Новом мире»[556], кажется, улеглось в целом благополучно для автора. Общее благосклонное отношение тем более удивительно, что между собою цапались критики довольно непримиримо – Вы с Басинским[557] и Бондаренко[558] с Вами.

Ваша оценка, самая высокая («великий роман»), не прошла незамеченной в наших Тьмутараканях и произвела некое завихрение. Эта оценка, немало меня смутившая, происходит, может быть, оттого что я назвал бы «эффектом Венеры Милосской». Отсутствие некоторых составных частей заставляет предполагать в целом, возможно, и не существующие достоинства, больше того – даже отторгает эти части, как уже и не обязательные (хоть Вы и замечаете, что «истории… остаются недорассказанными», но это общему восприятию как будто не мешает). Я имел счастье видеть саму Даму в Лувре и видел рисунки с пятью вариантами – как ее укомплектовать конечностями (5 за 23 столетия – небогато, но у скольких еще, извините за каламбур, руки опустились перед такой задачей!). Варианты разные: Венера смотрится в зеркало, держит какую-то ветвь, прихватила упадающие одежды и т. п. – и все они хуже безрукой. Этот эффект знают киношники, и я знаю: когда смотрели отснятый материал по моей «Большой руде» (Господи, да помните ли Вы, что была такая повесть и по ней фильм?) – еще не смонтированный, с фонограммой, записанной при уличных шумах, под стрекот мотора и проч., то девушки-монтажницы даже прослезились. А когда все почистили, сляпали, причесали, озвучили в тон-студии, подложили музычку и т. д. – тут и исчезло волшебство. И не возвращалось ни при каких стараниях.

Ваша статья тоже содержит попытку приделать руки – и любопытно, что шансы Кобрисова Вы в ней рассматриваете уже куда пессимистичнее, чем в письме, там-то слышался даже вздох облегчения. Разумеется, от Поклонной едут на погибель, ведь никакой армии у Кобрисова уже нет, он играет со смертью, за такое его возвращение эти бандюги, считающие, что с ним «хорошо расплатились», его по голове не погладят. И как читатель очень внимательный (Твардовский сказал бы – «квалифицированный») Вы ощущаете опасность и угадываете расправу довольно точно: «перевод на другой фронт… чекистская ликвидация без приговора… налет вражеской авиации». В общем-то здесь ничто ничему не противоречит, нет места для «или» – Чибисова, с кого во многом списан Кобрисов, и убили как полководца, переведя на другой фронт и давши другую армию, которая была уж точно не его. Я бы сказал, Вы верно чувствуете само дыхание гибели, притом – неминуемой; что же касается конкретных примет, то, в сущности, у автора, обладающего некоторой сюжетной ловкостью, многое может обернуться «кстати» – скажем, вроде бы случайно оброненное, что Светлооков был хорошим корректировщиком огня, но ему еще не приходилось вызывать его на себя[559]. Очень смешна уверенность Бондаренко, что раз генералы, едучи к войскам, не простуживаются, то все будет о’кей[560]. Я думаю, за всю французскую революцию по дороге к гильотине никто насморка не схватил.