Глубина рембрандтовских картин и поразительные лица на портретах великого художника произвели на него сильнейшее впечатление. «Я вас понимаю», – сказал он мне и по дороге домой расспрашивал о жизни Рембрандта, решив, что хочет почитать о нем. Я пообещала, что следующий раз мы поедем в Кенвуд – дворец-музей в заповеднике посреди Лондона, где висит прекрасный автопортрет старого мастера. Я вообще заметила, что больше всего Владимова трогали в картинах лица и портреты.

На следующий день была солнечная погода, и мы на пароходике поплыли по Темзе в Гринвич. Вид Лондона и окрестностей с реки понравился Георгию Николаевичу чрезвычайно. И он пришел в полный восторг от Морской академии, напоминающей петербургское Адмиралтейство. После часового плавания мы сошли на берег, где возле пристани стоял «Катти Сарк» – корабль, перевозивший в XVIII веке чай из Индии. Музей внутри был сделан так, чтобы показать настоящую корабельную жизнь тех времен. На маленьких нарах спали «матросы», причем одеяла над ними ровно вздымались, имитируя дыхание. Георгий Николаевич попал в свою стихию. Я должна была перевести все надписи и выслушать массу объяснений об устройстве мачт, канатов и так далее. Мы провели там более двух часа, Владимов – в огромном оживлении. Наконец, с трещащей от услышанных сведений головой, мне удалось увести его из трюмов. Мы начали подъем к обсерватории, и я впервые увидела, насколько у него больное сердце. Первый его инфаркт случился еще в России после одного из обысков, проведенных КГБ. Идти на холм ему было очень тяжело, мы поминутно останавливались. Я очень волновалась и жалела, что предложила дойти до обсерватории. Но когда мы, наконец, поднялись, он, отдохнув на скамейке перед великолепной панорамой Лондона, с наслаждением рассматривал удивительной красоты старинные корабельные приборы, а потом, выйдя на улицу, долго и с удовольствием переминался с ноги на ногу по линии 1-го меридиана, разделяющего Запад и Восток.

Под конец мы все-таки съездили «на утку» к Голомштокам. Флора расстаралась и приготовила чудесные закуски, а мы привезли водку. Мужчины, впрочем, начав с аперитива, угостились виски. Все были в прекрасном настроении. Мы с Игорем вспоминали песни Галича, которого он обожал, и, порядочно выпив, они пели с Владимовым военные советские песни, а Флора мелодичным полудетским голоском дважды лихо спела под конец какую-то не вполне приличную песенку своих экспедиционных времен, начинавшуюся словами «Эх, Сюзанна!». Мы вызвали такси, и Георгий Николаевич, к удовольствию афганца-таксиста, немного понимавшего по-русски, продолжал негромко распевать всю дорогу.