Говоря об Аронзоне в своих комментариях, Кузьминский ставит вопрос о том, как надо писать о поэте – о поэте вообще: «как нельзя» и «как можно» [Там же: 79]. И он строит свое высказывание наподобие поэтического текста, который бы не выглядел инородным в соседстве со стихами. Именно потому комментарии от составителя заканчиваются «Hommage’eM к Аронзону», сниженно названным «почеркушкой» [Там же: 128]. Кажется, никто из поэтов, представленных в АГЛ, не удостоился такой почести.

Спустя двадцать с лишним лет, когда вышло из печати двухтомное собрание произведений Аронзона, Кузьминский бурно отреагировал на него. Если раньше, в письме А. Л. Майзель от 2 июля 1991 года, он сравнивал издательские судьбы выдающихся поэтов глухой советской эпохи, время которых должно было прийти в перестройку, и сетовал: «…Аронзон (стараниями Эрля) – хоть как-то» [Кузьминский 2003: 20][645], – то после 2006 года он обрушился на составителей собрания, в число которых входил и его давний друг Эрль, с резкой критикой. «В этих горах предисловий примечаний вариантов и разночтений ПОЭТ утоп с концами»[646], – упрекал он составителей издания за текстологическую и академическую дотошность наряду с некомпетентностью[647]. Выработав за долгие годы принцип жесткого отбора, издатель АГЛ, кажется, исключил для себя занятие «собирательством» и категорически возражал против принципа «публиковать всё» (хотя двухтомное собрание произведений Аронзона ни в коей мере не являлось полным)[648]. В своей уничижительной критике «академического» издания Аронзона и схожих с ним (в частности, подготовленного В. И. Орловым собрания произведений поэта Е. А. Хорвата), Кузьминский утверждает, что «куда важнее было бы очертить КРУГ аронзона – рисунки и пиесы галецкого, стихи белоусова и т. д. и т. п. ⁄ с рожами-ликами». Принцип, столь органично воплотившийся во всём масштабе антологического проекта Кузьминского, экстраполируется составителем как некая норма, должная лежать в основе издания всех поэтических «кругов», чтобы отчетливее проступали связи, переклички, чтобы дышала жизнь во взаимодействиях разных личностей – поэтов, художников. Он готов доверять Эрлю до того момента, пока педантизм, свойственный «первоисследователю “обэриутов”»[649], не затрудняет непосредственное восприятие текста, основанное на чутье, опыте, вкусе. Сам будучи поэтом, Кузьминский не хочет принимать во внимание такой факт существования отдельного текста и поэтики в целом, как становление и развитие, и целью издания ставит поддержание мифа, основанного на уже канонизированных воспоминаниях современников и лучших произведениях поэта.