Мы стали встречаться. Критиковал он меня нещадно и по существу. Мы бродили, когда с бутылкой, когда с одним лишь «Памиром», речи его переходили порой на полуисповедальные тона, темы – о жизни его покореженной, о друзьях и не-друзьях, подделывавшихся под друзей (некогда, горе мое, и я попаду в таковые по собственной милости…), о тяжелом детстве и одиночестве, когда хоть вставай и вой на луну.

На какое-то время мы сошлись, порой он ночевал у меня на квартире, но определенные психологические несовпадения между нами давали о себе знать. Смело было бы сказать, что даже в периоды наибольшего сближения мы были друзьями. Тянулся он к Соколову (Нестерову), да они и старше меня были, и уже писали по-настоящему, у меня же тогда случались лишь удачные пробы. Да и я, обретая новый мир литературной богемы, не заострялся на одном лишь Василии. Я изучал каждого по отдельности, многие же из изучаемых были Бетехтину чужды. Следует прибавить, что – живой символ поэзии, – он как бы знал наверняка лишь некий свой ручеек, тропочку и, в то же время, не отличаясь особо широким вкусом и многоприятием, целые области культуры, и особенно религиозной философии, как бы до время не принимал, как «не мое», если только нечто «оттуда» не попадало в круг его творчества. Жизнь его в те годы была скитальческой, бродяжьей – некий «битовский» тип с перекрестка в неуклюжей, несвежей, непосезонной одежде просматривался в нем, – отчужденный, гордо насмешливый, но и беззащитный, близорукий человек, одинокий и неухоженный, гиперобидчивый, ранимый, социально неприспособленный и неприспосабливающийся, – скитался он по киргизской столице, занимался у друзей, не имея возможности хоть когда-то вернуть, – классический тип… Вспоминаю, как частенько и я ударялся с ним в ночные бдения, блуждания, как под утро мы засыпали в каком-нибудь подвале или на опушке парка, а сколько сжег он своих тетрадей «для обогрева» – мол, «здесь не существующее», хотя и был в этом словно неосознанный вызов… Так сгорели и лирическая проза «Железной розы», и «Венок сонетов», мало ли что еще… Когда-то бывал он на родном Алтае, а так ареал его путешествий был обидно узок – до Беловодского, 60 км от Фрунзе и обратно. Однажды лишь выволок его на свои деньги Соколов в Москву, да до Иссык-Куля добирался лишь проездом, когда ездили подлечить сына. Успокоился в Токмаке, бывшем Баласагуне. <…> Из друзей Бетехтину ближе всего был Соколов (Нестеров), но как только я начал наезжать из Пскова с новыми идеями, как всё чаще стал заговаривать о путях потусторонних, Божестве, Йоге, – Василий как-то демонстративно стал отстраняться. Ко всему прочему здесь замешивалась некая ревность, что мы более находим общих точек с Соколовым, Василия это раздражало.