В ясный морозный полдень 14 января 1942 года, как только по радио объявили отбой воздушной тревоги, а в чистом небе с дребезжащим звоном еще носились наши истребители, оставляя за собой синеватые полосы конденсированного воздуха, немногие находящиеся в это время на Кировском проспекте ленинградцы могли наблюдать странное шествие.

Стараясь не отстать от военного в длинной шинели с наплечными ремнями и кожаной сумкой в руке, торопливо шла цепочка людей с железными палками. Они не видели дороги, и, чтобы не сбиться с ноги и не сойти с мостовой, все время выбрасывали вперед свои посошки, постукивали по снежному насту резиновыми наконечниками.

Одни носили темные очки, другие шли с открытыми глазами, но все они одинаково странно, неестественно высоко и слегка откинув назад держали головы, и лица у них были напряженные, сосредоточенные, но отнюдь не замкнутые.

К сожалению, никто из них не видел ни оранжевого солнца, ни поблескивающего мохнатого снега на притихших деревьях, ни высокого темно-голубого неба, причудливо испещренного нашими истребителями-перехватчиками, которые то улетали далеко, то возвращались назад, наполняя воздух пронзительным грохотом своих моторов.

Дойдя до Кировского моста, капитан Хмелев остановился и, решив несколько сократить дорогу, свернул на набережную, где сразу же у спуска начиналась тропинка через Неву.

Жители ближайших домов ходили сюда за водой, и на гранитных ступенях намерзло столько льда, что и зрячему человеку не так-то легко было пройти, однако возвращаться к мосту Хмелеву не хотелось.

— Будем спускаться на Неву по одному, товарищи! — сказал он. — Здесь много льда и очень скользко. Дайте руку, Борейко, палочку поднимите, она тут ни к чему.

Борейко подал ему руку, и Хмелев, крепко взявшись за нее, осторожно провел его по скользким ступеням.

— А теперь вы, товарищ Кротов, руку мне дайте!

Так он помог им сойти на Неву и снова зашагал впереди цепочки, поглядывая через плечо, нет ли отстающих. Как ни узка была ледяная тропинка, ни разу никто не сворачивал с нее — шли твердо, выбрасывая перед собой посошки, но гораздо чаще, чем прежде, ощупывая ими каждую неровность, чтобы не оступиться.

Всякий раз, как Хмелев оглядывался назад, он с каким-то трепетным волнением и беспокойством думал, какое нужно напряжение воли, мозга, нервов, чтобы при помощи этой, как иногда казалось ему, почти что одушевленной в чувствительных руках слепого металлической палочки безошибочно распознавать все, что находится вблизи.

Недаром Борейко то ли в шутку, то ли всерьез, капитан так и не понял, говорил, что посошок его все слышит...