Адамович в рецензии на книгу “Путем зерна”, опубликованной в 3-м номере альманаха “Цех поэтов” (1922), отдает должное безупречному мастерству Ходасевича, не забывая добавить, что “стилистическая отчетливость куплена Ходасевичем ценою утраты звукового очарования”, а затем дает такую характеристику его поэтическому “я”:

Он реалист – очень зоркий и правдивый. Но внешность нашей жизни в его передаче теряет краски и движение и кажется – не декорацией, нет – но бледным, будто потусторонним отражением ее. ‹…› Образы наиболее и тесно и живо связанные с обыденнейшими жизненными впечатлениями – трамвай или вывеска – у него всегда будто бы подчеркивают хрупкость и призрачность всего видимого мира. ‹…› Ходасевич своими стихами ничего в мире “не убавляет и не прибавляет” – поэзия же начинается только с этого. ‹…›Стихотворение, удачное или нет, но подлинно живое всегда будоражит мир, даже и такой вконец взбудораженный, как наш. Ходасевич входит в сознание верно и медленно, но он усыпляет его, даже не убаюкивает, и волю, верней всего, ослабляет[469].

Он реалист – очень зоркий и правдивый. Но внешность нашей жизни в его передаче теряет краски и движение и кажется – не декорацией, нет – но бледным, будто потусторонним отражением ее. ‹…› Образы наиболее и тесно и живо связанные с обыденнейшими жизненными впечатлениями – трамвай или вывеска – у него всегда будто бы подчеркивают хрупкость и призрачность всего видимого мира. ‹…›

Ходасевич своими стихами ничего в мире “не убавляет и не прибавляет” – поэзия же начинается только с этого. ‹…›Стихотворение, удачное или нет, но подлинно живое всегда будоражит мир, даже и такой вконец взбудораженный, как наш.

Ходасевич входит в сознание верно и медленно, но он усыпляет его, даже не убаюкивает, и волю, верней всего, ослабляет[469].

Адамович ставит в вину Ходасевичу “почти интеллигентское” “представление о поэзии как о «грезе»” и находит в его стихах “традиции русского литераторства”, даже “с привкусом восьмидесятничества”. “Едва ли я ошибусь, если – назвав случайные имена – предположу, что Аполлон Григорьев ему дороже Леконта де Лиля, например”. Другими словами, будущий апологет “душевного” в поэзии пока что судит Ходасевича типично гумилевским судом; однако сам Гумилев, с его гибким критическим умом, так судить не стал бы.

Отзыв Георгия Иванова о книге “Путем зерна” в его статье “О новых стихах”, напечатанной во 2-м номере журнала “Дом искусств” за 1921 год, не столь остр, но не менее кисл. Понятно, что у Иванова были с Ходасевичем давние счеты – со времен уничтожающей рецензии того на “Вереск”. Иванов старается быть внешне предельно учтивым, но его отчетливое стремление “поставить на место” Ходасевича бросается в глаза, особенно в контексте дальнейших отношений двух поэтов. Иванов подчеркивает, что автор “Путем зерна” “не изумляет находками и откровениями, но дарит нам чувство спокойной радости, как от созерцания природы, чтения Пушкина, воспоминаний детства. ‹…› Но верно и то, что голос Владислава Ходасевича звучит порою слишком слабо, порою в его стихах лишь смутно играет отблеск его вдохновения. Чувствуется, что он больше имеет сказать, чем в силах это сделать”. Вслед за этими словами, отчасти повторяющими брюсовский отзыв о “Молодости” (как будто с Ходасевичем с 1908 года ничего не происходило!), следует прямо оскорбительное замечание о “карманном масштабе” поэзии Ходасевича. И наконец Иванов не забывает упомянуть об отзыве московского критика, “скрывшегося под многозначительными инициалами В. Б.”, который назвал “Путем зерна” “книгой вчерашнего дня” – чтобы, разумеется, с этим суждением не согласиться[470].