Поэт верит в “кровную, неизбывную связь русской культуры с Пушкиным”, верит в то, что помутнению предстоит закончиться:

Отодвинутый в “дым столетий”, Пушкин восстанет там гигантским образом. Национальная гордость им выльется в несокрушимые, медные формы, – но той непосредственной близости, той задушевной нежности, с какою любили Пушкина мы, – грядущие поколения знать не будут. Этого счастия им не будет дано. Лицо Пушкина они уже не увидят таким, каким мы его видели. Это таинственное лицо, лицо полубога, будет меняться, как порою кажется, будто меняется бронзовое лицо статуи. И кто знает, что прочитают на нем грядущие люди, какие открытия они сделают в мире, созданном Пушкиным? Быть может, они разгадают то, чего мы не разгадали. Но многое из того, что видели и любили мы, они уже не увидят[475].

Отодвинутый в “дым столетий”, Пушкин восстанет там гигантским образом. Национальная гордость им выльется в несокрушимые, медные формы, – но той непосредственной близости, той задушевной нежности, с какою любили Пушкина мы, – грядущие поколения знать не будут. Этого счастия им не будет дано. Лицо Пушкина они уже не увидят таким, каким мы его видели. Это таинственное лицо, лицо полубога, будет меняться, как порою кажется, будто меняется бронзовое лицо статуи. И кто знает, что прочитают на нем грядущие люди, какие открытия они сделают в мире, созданном Пушкиным? Быть может, они разгадают то, чего мы не разгадали. Но многое из того, что видели и любили мы, они уже не увидят[475].

Спорить с этим трудно. Разлом был очевиден. Но не преувеличивал ли Ходасевич “непосредственную близость” между Пушкиным и людьми своего поколения? Неслучайно Гершензон “оказался человеком слишком иного уклада, нежели Пушкин”. Да и могло ли быть иначе? А сам Ходасевич? Ведь и он был, как и его старший друг, разночинцем и инородцем. А если бы и не был? Даже Бориса Садовского отделяло слишком многое от пушкинской эпохи, хотя бы потому, что он был воспитан носителями вполне писаревских, прогрессистских идеалов, а реакционером стал отчасти из вызова, назло поколению своих родителей.

Таким образом, для Ходасевича, в отличие от Блока, главной силой, угрожающей пушкинской (то есть – единственно подлинной и гармоничной) России, является не иго чиновничьей “черни”, а изменение человеческой природы, которое революция только обострила и ускорила: “Прежняя Россия, а тем самым Россия пушкинская, сразу и резко отодвинулась от нас на неизмеримо большее пространство, чем отодвинулась бы она за тот же период при эволюционном ходе событий”[476].