Поэзия возникает для Пушкина не из произвольного воображения, не из абстрактного философствования. В основе поэзии лежит впечатление, то есть материал, извлекаемый вдохновением из действительности. ‹…› Иными словами – в основе поэтического творчества лежит автобиография поэта. ‹…› Поэзия есть проекция человеческого пути. ‹…›

Творчество Пушкина находится в полном соответствии с таким взглядом на поэзию и поэта. Всякий, кто хоть немного работал над Пушкиным, знает, с какой правдивостью, даже точностью пушкинская лирика воспроизводит “впечатления” и переживания автора. Известно и то, что конкретные события, отражаясь в большей или меньшей степени, играя то первенствующую, то второстепенную роль, преломляясь под разными углами, так или иначе вписаны в большинство и эпических его творений. С полной уверенностью можно говорить о той или иной дозе автобиографии в “Кавказском Пленнике”, в “Цыганах”, в “Евгении Онегине”, “Скупом Рыцаре”, “Каменном Госте”, “Русалке” и т. д. и т. д. ‹…› Если принято вообще говорить (и вполне справедливо), что для понимания писателя должно знать его эпоху и жизнь, то в отношении Пушкина это знание должно быть доведено до наибольшей точности. Только в этом случае понимание Пушкина может претендовать на полноту[575].

Собственным вкладом Ходасевича в пушкинистику стала идея изучения автореминисценций, намеченная еще в статье про “Уединенный домик”. Как пишет Ходасевич в предисловии к “Поэтическому хозяйству”, в произведениях Пушкина “повторяются темы, приемы, образы, мысли, сопоставления, звуковые и ритмические ряды, эпитеты, рифмы и т. п. ‹…› Каждая группа таких автореминисценций выявляет какую-нибудь сторону в личности и творчестве Пушкина, выявляет частность малоизвестную или незамеченную вовсе. Самоповторения у художника не случайны, не могут быть случайны. ‹…› В сущности и здесь, как в точной науке, только повторность явления предохраняет от риска принять случайное за типическое”[576].

Изучение повторяющихся рифм, образов, эпитетов и т. д. позволило Ходасевичу сделать важные и нетривиальные выводы, касающиеся пушкинских “кощунств” (носящих, как полагает автор “Поэтического хозяйства”, в основном литературно-пародийный характер) или отношения Пушкина к Наполеону. Есть у него и текстологические открытия: так, он предположил, что отрывки “Румяный критик мой, насмешник толстопузый…” и “Куда же ты? – В Москву…” – части одного и того же недописанного стихотворения.

Часть книги Ходасевича, посвященная “самоповторениям”, была принята сообществом пушкинистов во многом одобрительно. Даже Григорий Винокур, в своей рецензии охарактеризовавший книгу Ходасевича как “плохую”, счел необходимым заметить, что она “могла бы занять видное и почетное место в нашей пушкинской литературе, если б автор верно следовал той задаче, которую ставил себе первоначально, если бы, собирая и изучая самоповторения в стихах Пушкина, не мечтал о психологии творчества”[577]. Но для Ходасевича изучение автореминисценций не было самоцелью: оно было средством постижения глубинных связей, существующих, по его мысли, между жизненными впечатлениями и психологическим опытом Пушкина, с одной стороны, и его творчеством, с другой. Принципиальное несогласие с методом “медленного чтения”, с Гершензоном и Ходасевичем высказал, кажется, лишь Борис Томашевский. В статье “Интерпретация Пушкина” он указывал, что медленное чтение ломает заданный автором темп художественного текста, и в результате “смыслы начинают копошиться там, где их не было”[578], что “в прочно построенном художественном произведении значение слова определяется всецело контекстом, который отсекает все паразитические ассоциации”, а медленное чтение, ломая контекст, дает этим ассоциациям волю, что “в любом произведении есть масса словесного «упаковочного материала»”, который порожден общим языком эпохи и не несет в себе ничего авторского, а “медленный читатель” этот материал не идентифицирует. Здесь Томашевский метит уже напрямую в Ходасевича, в его теорию автореминисценций. По мнению Томашевского, самоповторы – это “в первую очередь ‹…› самоповторяемость упаковочного материала. Если безразлично, какими словами дополнить фразу, то берутся самые банальные, самые незаметные, недейственные слова. ‹…› Другой источник самоповторений – это постоянная переработка собственных произведений”. От этих возражений невозможно просто отмахнуться; но они исходят из очень уж рационалистических и механистических представлений о поэтическом творчестве, о чтении и понимании поэтического текста. Впрочем, и Томашевский в рецензии на “Поэтическое хозяйство Пушкина” отметил, что “если метод Ходасевича в интерпретации фактов отчетливо неудачен, то материал, собранный им, безусловно, интересен”[579].