Однако в центре внимания рецензентов оказались в первую очередь биографические реконструкции Ходасевича и его предположения о скрытых автобиографических мотивах во многих пушкинских произведениях. Если мысль о том, что в “Скупом рыцаре” отразились конфликты поэта с отцом, была еще приемлема для части пушкинистов, то статья о “Русалке” вызвала настоящую бурю и, увы, во многом заслонила все остальные, куда более обоснованные, удачные и глубокие изыскания Владислава Фелициановича.

Сюжет пушкинской неоконченной пьесы известен: князь бросает свою возлюбленную, дочь мельника; девушка топится; ее отец сходит с ума; но утопленница становится русалкой; в подводном царстве она рождает дочь – и ее встречей с отцом завершается написанная часть пьесы. Между тем внимание Ходасевича привлекло письмо Пушкина Вяземскому, датируемое началом мая 1826 года, в котором речь идет о некой “очень милой и доброй девушке, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил”. Пушкин просит своего друга приютить девушку в Москве, отправить ее в Болдино и “позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик”. В ответ Вяземский в письме от 10 мая 1826 года сообщил Пушкину, что девушка “едет завтра с отцом своим и семейством в Болдино, куда он назначен отцом твоим управляющим”. Больше о девушке ничего неизвестно. Между тем Пушкин, как известно, подолгу жил в Болдино в 1830-м (накануне свадьбы) и в 1833 годах, а в 1834-м думал вообще переехать туда с семейством. “Решительно немыслимо допустить, чтобы Пушкин мог мечтать переселиться с женой и детьми в то самое Болдино, в котором, в качестве какой-нибудь птичницы, живет его бывшая любовница и «дворовым мальчиком» бегает его сын. Конечно, ни этой женщины, ни ребенка в Болдино давно уже не было”, – пишет Ходасевич. И делает такой вывод: “Полагаю, что девушка погибла ‹…› возможно, что она покончила с собой – может быть, именно традиционным способом обманутых девушек, столько раз нашедшим отражение и в народной песне, и в книжной литературе: она утопилась”[580]. Отца вряд ли постигло романтическое безумие, как пушкинского мельника: скорее всего, он просто спился и опустился. Пушкина преследовало чувство вины за эту трагедию, что отразилось в написанной в 1832–1834 годах “Русалке”. Литературные источники пьесы Ходасевич тоже принимает в расчет: он упоминает либретто “Днепровской русалки” Николая Краснопольского (переделку пьесы “Дунайская нимфа” Карла Фридриха Генслера). Но – задается вопросом автор “Поэтического хозяйства” – “зачем же нужно было великому и знаменитому Пушкину заимствовать сюжет и даже некоторые подробности у безвестного и бездарного Краснопольского? ‹…› Значит, с этим сюжетом было для него связано нечто более интимное и существенное”[581].