Эренбург оказался в идиотском положении. Ходасевичу в очередной заметке “Pro domo sua[631]» (Дни. № 854. 15 ноября) оставалось лишь заметить, что “друзья Эренбурга посмотрели на его поступок с памятью Гумилева именно как я”, да еще припомнить сложные изгибы идейной биографии автора “Рвача”, который успел побывать и пламенным католиком, и белогвардейским публицистом[632], – а коли так, “чего стоит ссылка на журнал 1921 года”, в котором Эренбург высказывается о расстреле Гумилева? Финал же заметки звучит особенно издевательски: “Да, «очевидно, поэт Ходасевич решил никогда не вступать на территорию СССР». Это правильное открытие. Но он искренне желает, чтобы «Жизни искусств» удалось, наконец, как-нибудь заманить на территорию СССР тех писателей, которые патриотически восхищаются советской республикой – а сами живут за границей”.

15 декабря в “Жизни искусства” появился еще один текст, подписанный Г. А. (инициалы Гайка Адонца, редактора еженедельника) и названный “Ходасевич, Адамович, Иванов и К^о”:

Два года тому назад я обвинял группу поэтов Г. Иванова, Адамовича, Оцупа и др., которые, выехав из СССР по командировкам за границу, стали там проповедовать антисоветизм. ‹…› Вскоре к ним присоединился и Владислав Ходасевич. Впоследствии все они перешли в ряды черной реакции, под крылышко Куприных, Буниных, Арцыбашевых, Чириковых и Ко. ‹…› А помните ли, гражданин Ходасевич, как вы в политпросвете уверяли, что вы – настоящий коммунист, хоть и не имеете партийного билета, что вы ведете рабочие лит. кружки, что вы – вернейший гражданин СССР? И благодаря вашему шулерству вы числились в Доме Искусств на правах нахлебника, получая помещение, освещение, пайки в годы голода и холода.

Два года тому назад я обвинял группу поэтов Г. Иванова, Адамовича, Оцупа и др., которые, выехав из СССР по командировкам за границу, стали там проповедовать антисоветизм. ‹…› Вскоре к ним присоединился и Владислав Ходасевич. Впоследствии все они перешли в ряды черной реакции, под крылышко Куприных, Буниных, Арцыбашевых, Чириковых и К^о. ‹…› А помните ли, гражданин Ходасевич, как вы в политпросвете уверяли, что вы – настоящий коммунист, хоть и не имеете партийного билета, что вы ведете рабочие лит. кружки, что вы – вернейший гражданин СССР? И благодаря вашему шулерству вы числились в Доме Искусств на правах нахлебника, получая помещение, освещение, пайки в годы голода и холода.

Возможно, Адонц или его консультанты из Иностранного отдела ОГПУ рассчитывали этими разоблачениями усложнить эмигрантскую жизнь Ходасевича. Однако никакого воздействия они не оказали: слишком многим было известно, что комната в ДИСКе и академический паек были не теми благами, за которые приходилось расплачиваться громогласными изъявлениями лояльности. Так или иначе, разрыв Ходасевича с Советами был оформлен документально. Уже через некоторое время Ходасевич стал в глазах московских властей не просто белоэмигрантом, а одним из особо злостных и враждебных. Ольге Форш, которая в 1926 году в свой приезд в Париж поначалу дружески общалась с Владиславом и Ниной, через некоторое время в советском консульстве объяснили: с Ремизовым и Бердяевым встречаться, так уж и быть, можно, но с Ходасевичем – нет. Абрам Эфрос в сентябре 1927-го, встретив Ходасевича в парижском книжном магазине, предпочел его “не узнать” – и это стало поводом для печального “Письма”, напечатанного 29 сентября в “Возрождении”: “Я принадлежу к числу «запретных» – и слава Богу: для меня было бы ужасно значиться в числе тех, встречи с которым ГПУ разрешает и даже поощряет”.