Ходасевич не догадывался, однако, что личная ссора с Эренбургом окажет не меньшее влияние на его литературную судьбу – но не прижизненную, а посмертную. Еще много лет ему придется сидеть в одних кафе с Ильей Григорьевичем, иногда продолжая издеваться на газетных страницах над его извилистой идейной биографией, сравнивая писателя с чеховской Душечкой (этот образ Ходасевич использовал и в отношении Шагинян, но применительно к мужчине он, конечно, звучит оскорбительнее). Знал бы Владислав Фелицианович, что для советской молодежи 1960-х именно мемуары Эренбурга “Люди. Годы. Жизнь” будут главным источником сведений о прошедшей эпохе. Мандельштаму и Цветаевой в них посвящено по прочувствованной главе. “Поэт Ходасевич” походя упоминается один раз.

3

3

Отношения Ходасевича с русским Парижем заметно улучшились после разрыва с Горьким и перехода на “правильные” позиции. В письме Михаилу Карповичу от 7 апреля 1926 года поэт замечает: “Из людей здешних вижу всех, не дружу ни с кем, но и ни с кем не в ссоре, кроме Куприна, но его нигде не принимают”. В “Камер-фурьерском журнале” в 1925–1926 годах упоминаются самые разные имена. Чаще других – Борис Зайцев, Владимир Вейдле (который часто бывал у Ходасевича и Берберовой и обедал с ними в те дни, когда в их жилище на улице Ламбларди было всего три вилки: принимать можно было лишь одного гостя); Нина Петровская (она временами живет у Ходасевича и Берберовой по два-три дня – вплоть до своего самоубийства 23 февраля 1928 года); “серапионов брат” Владимир Познер и его отец, Соломон Познер, некогда видный петербургский журналист; молодой критик, бывший секретарь берлинского Клуба писателей Александр Бахрах. Встречается Ходасевич и с Муратовым, и с Цетлиными. Зимой 1926–1927 годов его и Берберову начинают принимать в доме Буниных. Однако ближе всего в первые парижские годы Ходасевич сходится – во многом неожиданно для себя – с четой Мережковских. 17 января 1926 года “Медведев” сообщает Анне Ивановне: “В последнее время чаще других вижу Зину и Диму. Она в особенности со мной мила и хвалит мои работы устно и письменно”[633]. Сходные слова (но без конспиративной фамильярности) есть и в письме от 7 апреля Михаилу Карповичу. Надо сказать, что еще до приезда Ходасевича в Париж, 22 февраля 1925 года, Зинаида Гиппиус превозносила Ходасевича (противопоставляя едва ли не всем другим поэтам его поколения – Есенину, Пастернаку, Мандельштаму) в статье “Поэзия наших дней”, напечатанной в “Последних новостях”.

Как отмечал позднее Глеб Струве,

для понимания эмигрантского периода деятельности Мережковских, в том числе литературной, надо иметь в виду ‹…› что в зарубежной дислокации политических сил они оказались как бы ни в тех, ни в сих‹…›. Их отделяло от правых кругов эмиграции отчасти их прошлое (в том числе симпатии к Февральской революции, которые З. Н. Гиппиус во всяком случае продолжала афишировать), отчасти скептическое с самого начала отношение к Белому движению и неверие в реальную силу эмиграции, поскольку речь шла о свержении большевизма. С другой стороны, умеренно-левые и левые круги от них отталкивало их убеждение в желательности иностранной военной интервенции для ликвидации большевизма, а также наметившееся вскоре у Д. С. Мережковского тяготение к итальянскому фашизму[634].