В тот же день Ходасевич принял участие в дискуссии, посвященной ситуации в эмигрантской литературе. Основной доклад – “Русская литература в изгнании” – делала Гиппиус. Обличая и “общественников” из “Современных записок”, “Последних новостей” и “Возрождения”, и “эстетов” из “Звена” (еженедельного приложения к тем же “Последним новостям”, которое Павел Милюков редактировал вместе со своим старым партийным соратником Максимом Винавером), она восклицала: “Эмигрантская литература не существует, поскольку в ней внутренне не отражается ни политическая русская катастрофа, ни опыт изгнания. И мы ничего не узнаем о духовной жизни эмиграции по тем писателям, старым и молодым равно, которые «дописывают», «пописывают», «расписывают», «записывают» или «переписывают»”[638]. Ходасевич постарался придать разговору более простой и конкретный смысл: беда эмигрантской литературы просто-напросто в том, что “редакторы-политики не разбираются в качестве того, что печатают”[639].

С годами все большую роль в “Лампе” играли “Жоржики” – те самые “эстеты из «Звена»”, которых имела в виду Гиппиус и которые вскоре перестали быть такими уж “эстетами”. Иванов был избран председателем общества и формально руководил собраниями, продолжавшимися до 1931 года. Обсуждались вопросы не только прямо литературные, но и общественные, и философические: “Мечта о царе”, “Толстой и большевизм”, “Противоречия между иудаизмом и христианством”. Не то чтобы Ходасевича эти проблемы не беспокоили, но, как видно, та атмосфера, в которой они обсуждались, казалась ему все менее серьезной и достойной; во всяком случае, уже через несколько месяцев он утратил к “Зеленой лампе” интерес. В протоколах первых собраний, печатавшихся в журнале “Новый корабль” и воспроизведенных в книгах Юрия Терапиано “Литературная жизнь русского Парижа” и “Встречи”, его реплики практически не попадаются. Впрочем, и дружбе его с Мережковскими к началу 1930-х годов пришел конец. Отчасти это произошло потому, что интриги и сплетничество Зинаиды Николаевны зашли слишком далеко: она стала вмешиваться в отношения Ходасевича и Берберовой, настраивая их друг против друга.

Мережковский и Гиппиус были на поколение старше Ходасевича. В то же время в Париже существовала многочисленная плеяда поэтов и прозаиков более молодых, чем он. Многие из них ничего не успели напечатать в России. По большей части все они принадлежали к тем, кто, как когда-то написал Ходасевич, “безусыми юношами, чуть не мальчиками, посланы были в окопы”, чьим первым жизненным впечатлением были ужасы Гражданской войны. Теперь они жили в Париже. Некоторые зарабатывали на жизнь физическим трудом; другие, гнушавшиеся черной работы, прозябали в богемной нищете. Помимо основанного в 1925 году Союза молодых поэтов и писателей, первым председателем которого стал Юрий Терапиано, они собирались в знаменитом кафе “Клозери де Лила”, потом – на Монпарнасе, в кафе “Селект” и “Наполи”, которые постепенно получили репутацию “русских”. Здесь шли бесконечные разговоры о “последних вопросах” и об искусстве. Как вспоминал в своей книге “Встречи” Юрий Терапиано, “Пруст, Андре Жид, Джойс, Кафка, Гоголь, Достоевский, Толстой, Розанов, К. Леонтьев были постоянными предметами споров и обсуждений. ‹…› Вторая половина двадцатых и первая половина тридцатых годов явилась воистину героическим периодом в жизни парижской молодой литературы. ‹…› Монпарнас тех лет был как бы орденом «Рыцарей бедных», связанных общностью устремления и мироощущения”[640]. Собственно поэтические собрания, с чтением и разбором стихов, имели место в кафе “Ла Боль”. Наряду с молодежью здесь бывали и авторы, имевшие статус мэтров. Но, по словам Терапиано, “не было ни Вячеслава Иванова, ни Гумилева, чтобы руководить прениями”.