Переходя от рассуждений к анализу текущей ситуации, он предсказывал: «Панмонголизм и панисламизм — вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться. Третья такая сила должна зародиться в черной Африке». Эта фраза особенно интересна, поскольку в то время не было никаких конкретных оснований для пророчеств о «пробуждении Африки». Брюсов отказывался верить в возможность внутриевропейской войны: «Европе предстоит сплотиться перед лицом общих врагов всей европейской культуры. Важно ли, кому будет принадлежать клочок земли, вроде Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига-Гольштинии, Скутари, когда под угрозой окажется все, добытое двумя или даже тремя тысячелетиями культурной жизни. […] В опасности окажется весь строй нашей жизни, весь ее дух, а перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи».

Поэтому германско-турецкий союз казался Брюсову предательством Европы со стороны кайзера. Антитурецкому стихотворению 1915 года «Отрывок» («Там, где Геллеспонта воды…») он демонстративно предпослал эпиграф из баллады Шиллера «Геро и Леандр», хотя недостатка в цитатах из «невражеских» поэтов не было.

На выступление Брюсова отозвался Виктор Чернов, но империалист и социалист говорили на разных языках: «Вместо „угрозы европейской культуре“ налицо скромная попытка освобождения от ига разбойников колониальной политики, от опеки интриганов иноземной дипломатии, от назойливости привозных миссионеров да еще от чудовищной эксплуатации воротил европейской биржи, банков и мануфактур. Правда, это люди, принадлежащие к одной с нами расе. […] Разглагольствования о новой эре всемирной истории кончаются весьма „практичным“ призывом к буржуазным государствам Европы сплотиться в прочный политический и экономический трест для увековечения нынешнего порабощения „желтых“ и „черных“ собратьев». Выводы тоже были разные: «На деле эта система двух, друг против друга стоящих союзов[79], — писал идеолог эсеров, — не консолидировала Европу, а разорвала ее надвое и, под громким именем „европейского равновесия“, парализовала ее взаимным соперничеством. […] Вся Европа может превратиться в арену таких же ужасов и гнусностей, какими только что, на глазах у нас, были полны Балканы. Для всего мира может наступить такая же зловещая полоса дней огня и крови»^{12}.

Время показало правоту Чернова, причем очень скоро — в июле 1914 года в Европе вспыхнула война. Брюсов воспринял ее как глобальную трагедию, что видно из цикла стихов «Современность» и статьи «Война вне Европы». Он сразу осознал масштаб конфликта (гибельный, по его мнению, для Германии), но обольщался, что война станет последней в истории человечества, избавив его от всех несправедливостей: