В Варшаве Брюсов жил в гостиницах «Франция» и «Брюль», а с 22 ноября снял комнату в квартире по адресу: Мазовецкая улица 7. На месте не сиделось, и 11 сентября он писал жене: «Начинаю входить во вкус работы „корреспондента“ и понимать это ремесло: до сих пор только учился»^{21}. В пометах под стихами и статьями мы видим Ярослав, Пултуск, Люблин, Лодзь, Цеханов, Радом, Белосток, Лович (точная хронология и география его разъездов до сих пор не воссозданы). Местное военное начальство не сразу допустило Брюсова в зону боевых действий, но уже в середине сентября он увидел если не самые бои, то поля недавних сражений, на которых собирал письма, найденные при убитых немцах («В бою под Красником», «Поле битвы», «Письма врагов и к врагам»). Особый интерес вызвали его корреспонденции из Лодзи, несколько раз переходившей из рук в руки.

В Польше у «Русских ведомостей» было несколько корреспондентов. Брюсов писал в основном о социально-бытовой стороне событий: снабжении армии и помощи из тыла («На питательном пункте», «Неделя о подарках»), уходе за ранеными («В варшавских госпиталях», «Походный госпиталь»), положении местного населения («Варшава в дни войны», «Безработица в Польше»), отношении поляков к русским, немцам и австрийцам — последние проявили себя с худшей стороны («Война и население», «В разоренной стране», «По Галиции»). «Побеждающие побеждают, — иронизировал Ходасевич в письме к Садовскому, — побежденных побеждают; человек, в которого попала пуля, здесь, в Вильне, называется раненым. Раненые очень храбры»^{22}. Подобные банальности можно найти во многих газетах тех лет, однако военные корреспонденции Брюсова привлекали внимание не только в России, но и за ее пределами.

Сопровождавший Валерия Яковлевича в разъездах журналист Михаил Суганов вспоминал: «Под светом ручного фонаря писал часами, выкуривая по сотне папирос. […] Две-три любимые книги, чернильница и свечи в бутылках были всегда у него под руками. Часто пробуждался ночью, нервничая, подходил к двери, пока я не спрашивал о причине бессонницы. Тугими пальцами крутил табачную гильзу и с одинаковым вниманием, порою с утомляющей, черствой методичностью, подбирая отточенные мысли, по неуловимым сцеплениям и поводам говорил о Верхарне, о влиянии Тамерлана в архитектуре, об античной эротике, о национализме Данте, о манере Скрябина»^{23}. В Варшаву он возвращался чтобы отдохнуть, подготовить корреспонденции, обработать написанные по дороге стихи, ответить на письма, не оставляя литературных трудов (роман «Юпитер поверженный» и повесть «Моцарт», переводы из Вергилия и Эдгара По, «учебник стихосложения», двухтомник Каролины Павловой) и даже руководства Кружком, о чем подробно писал Иоанне Матвеевне (ныне эти письма опубликованы).