По возвращении в Москву Брюсов занялся подготовкой сборника стихов «Семь цветов радуги», изданного в начале февраля 1916 года. Цензура задержала книгу за стихотворение «Запах любимого тела…» и разрешила ее после замены во всем тираже листа с ним (экземпляр первого варианта не сохранился даже в архиве Брюсова). Замысел возник еще при работе над «Зеркалом теней»: дополнить декадентскую книгу жизнеутверждающей под названием «Sed non satiatus». «Автор полагал, что своевременно и нужно создать ряд поэм, которые еще раз указали бы читателям на радости земного бытия, — писал он в ноябре 1915 года в предисловии к сборнику. — […] Пусть же новое название книги говорит о том же: все семь цветов радуги одинаково прекрасны, прекрасны и все земные переживания, не только счастие, но и печаль, не только восторг, но и боль».

Композиция сборника была сложной: семь разделов, названных по цветам радуги, каждый из которых включал по три цикла. Тематика отличалась разнообразием: военные, любовные, пейзажные, исторические, детские циклы, примеры редких форм, рифм (но рядом «любовь — кровь»!) и размеров. И все же в «Семи цветах радуги» заметны самоповторы и упадок творческой энергии. Сказанное можно отнести и к следующей книге «Девятая Камена» — единственной, не увидевшей свет при жизни Брюсова. Предназначенное для девятого сборника стихов, название присутствует в проспекте ПССП в 1913 году, хотя работа над книгой началась лишь в 1917 году. В следующем году она была набрана в некоей петроградской типографии, однако ни рукопись, ни наборный оттиск не сохранились. В 1919 году, готовя собрание сочинений для Гржебина, автор включил «Девятую Камену» в четвертый том. Этот вариант впервые опубликован только в 1973 году, но ранее почти все стихотворения сборника по отдельности уже появились в периодике, в книгах «Опыты» и «Последние мечты», в посмертных изданиях.

Первые отклики на «Семь цветов радуги», исходившие от знакомых, были осторожными и вежливо-критичными. «Хотя новый сборник В. Брюсова, — писал Константин Липскеров, — и не достигает большой высоты его лучших сборников — „Венка“ и „Urbi et orbi“, все же его появление должно быть принято с интересом каждым любителем его строгой музы. Для историка Брюсова по этой книге любопытно будет проследить духовный путь ее автора, все более отдаляющегося от острых „высей“, и рассмотреть, как бывалое чувство мастерства, утрачивая в своем напряжении, открывает место переживаниям простым и житейским»^{49}. Ходасевич, повторив высказанную в рецензии на «Зеркало теней» мысль о том, что «моменты творчества для него самые острые, самые достопамятные в жизни», подытожил: «Если и нет в ней большой внешней новизны (хотя некоторые новые в творчестве Брюсова приемы можно бы указать и здесь), то все же значительным этапом в его поэтической и личной жизни она является. Заметить этот этап — дело читательской зоркости».