5

Оторванный от привычного уклада, Брюсов, по собственному признанию, получил «столько одиночества, чтобы обдумать все» и в результате «многое понял и представил себе иначе». 7 октября, подробно описав жене свою жизнь, он заметил, что смотрит на нее «как на некое искупление», добавив: «И самому мне еще не хочется отрываться от нее и возвращаться в Москву». «Ты мне все пишешь о возвращении, — продолжал он неделей позже. — Знаю и сам, что следовало бы вернуться. Но обидно покинуть войну еще в самом ее начале! Столько еще можно увидеть, столько узнать!» 17 октября он обмолвился, что коллега «манит меня поехать в Закавказье — на фронт новой турецкой войны. Колеблюсь. Но, если соглашусь, путь туда лежит через Москву». Иоанна Матвеевна немедленно ответила: «Если ты на самом деле хочешь поехать на турецкую границу […] то я, в таком случае, уеду куда-нибудь сестрой милосердия». Встревоженный «яростным посланием», Брюсов 1 ноября перечислил ей «много причин, меня удерживающих здесь. Во-первых, материальная. […] Разве мог бы я теперь своими стихами, романами, статьями зарабатывать то, что зарабатываю корреспонденциями? […] Во-вторых, нравственная. Я уже писал Тебе, что мне просто стыдно вернуться, когда война далеко не кончена и дела еще много. Все скажут или хотя бы подумают, что у меня не хватило энергии, взялся и не исполнил, устал, позабавился и бросил. […] В-третьих, психологическая, и это — самая важная и в сущности важная. Дело в том, что мне самому страшно возвращаться и хочется еще остаться здесь. […] Пойми это мое чувство, прими во внимание эти мои соображения и не упрекай меня, что я медлю здесь». Иоанна Матвеевна, согласно ее ответу, вздохнула с облегчением^{25}.

«Как мне будет тяжело в Москве заниматься „Энеидой“ и другими вещами, не имеющими связи с войной!» — писал Брюсов 1 ноября в том же письме, но к концу месяца настроение изменилось. 30 ноября он сообщил жене: «Итак, на Рождество я приезжаю: это решено. По всем соображениям, лучше мне приехать в Москву, чем Тебе в Варшаву. Да мне и крайне необходимо быть в Москве. Надо сделать много дел, доперевести VI книгу Энеиды, посетить разных лиц и ликвидировать отношения к Кружку». Продолжение звучало многозначительно: «Я планирую „ликвидировать“ все свои прежние отношения (я уже делаю это постепенно), дабы после войны начать ту самую „новую жизнь“, может быть, и вероятно, не в Москве». «Я твердо решил одно, — продолжал он 13 декабря. — Когда война кончится (а она все же когда-нибудь кончится), мы уедем надолго, на год или больше, из Москвы, во Францию или еще куда. […] У меня десятки больших вещей (повестей, романов, драм, поэм) в голове. Их надо писать вне всякой суеты. Я убедился, что могу прекрасно жить без Москвы»^{26}.