Днем раньше Брюсов написал стихотворение, опубликованное лишь посмертно и мало кем замеченное (благодарю Ю. Д. Кузнецова за указание на него):

«На побывку» в Москву Брюсов приехал вечером 6 или утром 7 января. 13 января на «Польском вечере» в Кружке он читал перевод из Юлиуша Словацкого и новые стихи. 18 января там же был устроен товарищеский ужин, превратившийся в празднование 25-летия литературной деятельности, которую юбиляр исчислял с… заметки о тотализаторе в «Русском спорте». Годовщина приходилась на сентябрь 1914 года, но, как язвительно заметил Садовской, «гром австро-немецких пушек вышиб из сознания русской интеллигенции не только двадцатипятилетие спортивной статьи В. Брюсова, но и лермонтовскую столетнюю годовщину»^{27}. Сумбатов-Южин и Милюков говорили о значении военных корреспонденций Брюсова, Ледницкий — о его роли в достижении взаимопонимания между русскими и поляками, польский поэт Лео Бельмонт прочитал приветственные стихи. Вячеслав Иванов «высказал пожелание, чтобы В. Я. скорее вернулся к своей музе и всецело отдался служению поэзии». «В. Я. Брюсов в ответной речи указал, что не время говорить о „лицах“, о поэтах и поэзии, об юбилеях, когда совершаются великие события, когда помыслы всех и каждого обращены к будущему, к судьбам народа, богатством языка и образов которого питается поэт и живет литература. […] После речи г. Брюсова о поэзии и родине оратору была устроена шумная овация»^{28}. 22 января он выступил с новыми стихами в «Эстетике», а 25 января выехал в Варшаву.

Из польской столицы Брюсов отправился к месту боев под Праснышом, где был пять месяцев назад. В середине марта одним из первых среди корреспондентов он въехал в занятый русскими войсками Перемышль, когда на окраинах города еще стреляли. «Шесть дней мы почти не выходили из автомобиля, — сообщил он жене 19 марта. — Последний день ехали беспрерывно 23 часа, от 5 утра до 4 ночи (или утра) следующего дня!»^{29}.

В письмах все чаще мелькали жалобы не только на усталость, но и на цензуру. «Мою статью „Тревожные дни“ („Тревожные дни в Варшаве“. — В. М.) не то, что поцарапали, как Ты пишешь, а прямо истребили, — возмущался он 14 октября. — Вычеркнули весь смысл и оставили связующие частицы — „и“, „но“, „а“, „однако“… Получилась статья столь глупая, что глупее не выдумаешь. А ведь иные читатели подумали, что я так писал! Не следовало таких отрывков печатать вовсе. Да и „Немцы над Варшавой“ пощипали довольно». 5 декабря Брюсов спрашивал о давно отправленной в редакцию статье «Письма врагов и к врагам», назвав ее одной из лучших своих корреспонденций, — но та увидела свет лишь через девять дней после напоминания. «Две моих статьи, посланные в „Русские ведомости“, погибли, — сетовал он 18 февраля 1915 года. — Одна — безвозвратно, от другой уцелел отрывок, которому дали заглавие „Старая и новая крепость“[80], подписали Л. А. Что означают сии инициалы, не знаю. Ты, вероятно, никак не догадалась, что это — я?»^{30}. Оригиналы военных корреспонденций Брюсова почти не сохранились (он отправлял в Москву рукописи, не имея возможности переписывать их на машинке), так что многие тексты утрачены. Лишь в единичных случаях купюры возможно восстановить, как это сделал сам автор с печатным текстом статьи «В обстреливаемом городе», опубликованной 4 марта^{31}.