— А мой отчий дом как раз здесь, среди вас! — объяснил Валерий Яковлевич. Как же весел, обаятелен, остроумен и чистосердечен, ясен и молод душой почти до детской наивности был Брюсов в ту юбилейную ночь!»^{29}. Днем раньше, выступая с ответной речью на своем юбилее в ГАХН, он вспомнил книгу «одного из молодых символистов» «Возвращение в дом отчий», сказав, что переживает сейчас нечто подобное. Автором этой книги был Сергей Соловьев.

За четыре года ВЛХИ подготовил около девяноста выпускников, а многие студенты младших курсов продолжили образование в МГУ. Гениев среди них не оказалось, но было немало известных, талантливых и очень разных литераторов: прозаики Сергей Бородин, Степан Злобин, Иван Катаев, Лев Шейнин; поэты Елена Благинина, Николай Дементьев, Василий Наседкин, Иван Приблудный, Михаил Светлов; литературоведы Николай Вильям-Вильмонт, Сергей Макашин, Борис Пуришев, Леонид Тимофеев; очеркисты Борис Агапов, Иван Козлов и Иван Рахилло; переводчики Иван Кашкин и Рита Райт-Ковалева.

В 1921 году Брюсов стал профессором литературно-художественного отделения факультета общественных наук (бывшего историко-филологического) 1-го МГУ, где читал лекции по истории древнегреческой литературы (1921/22 учебный год), римской литературы (1923/24 учебный год) и новейшей русской литературы (1922/23 и 1923/24 учебный годы). Последний курс поначалу ограничивался дореволюционным периодом, а в список пособий входили книги не только Луначарского, Плеханова и Когана, но также Анненского, Белого, Венгерова и самого лектора («Далекие и близкие»). В следующем году курс пришлось распространить на послереволюционные годы, а место Анненского занял Фриче. «Поэзия в курсе значительно преобладала над прозой. Символизм рассматривается как начало новейшей литературы и ее „период“ — не одно из направлений, а целый период, когда все остальное мыслится не важным. […] Относя символизм к прошлому, Брюсов, судя по списку „пособий“, все-таки отводил ему в лекциях львиную долю времени. Это ведь был уже курс истории литературы, пусть новейшей, и Валерий Яковлевич свое прошлое, прошлое своих литературных товарищей не предавал. Вряд ли такие содержание и структура курса вполне устраивали большевистские власти. […] Брюсов, даже вступив в большевистскую партию, избегал называть себя марксистом, хотя марксистскую теорию освоить старался. Его статьи 1920-х годов свидетельствуют о масштабном историзме и своеобразном социологизме брюсовского мышления, но все же весьма далеких от марксизма и особенно от вульгарного социологизма, захватывавшего тогда литературоведение»^{30}.