Отличительной особенностью института было активное участие студентов во всех сферах жизни: они «входили в состав академического совета, предметных комиссий, приемных комиссий, с их мнением считалась администрация»{23}. Одни, как поэт и стиховед Михаил Малишевский, привлекались к преподаванию, другие к хозяйственной работе, требовавшей, в условиях вечной нехватки всего, энергии и физической силы. Известны случаи принятия во ВЛХИ без экзаменов: осенью 1921 года Брюсов, по рекомендации Фриче, зачислил в институт (точнее, сначала в школу поэтики) будущего члена-корреспондента АН СССР Леонида Тимофеева{24}, год спустя — армянских поэтов Егише Чаренца и Геворга Абова (национальным кадрам уделялось особое внимание){25}.
Знавшая Брюсова лишь в последний год его жизни Рафальская утверждала, что ректор «к большинству студентов относился с какой-то неодобрительной иронией», признавшись, однако, что «время моего учения в институте было временем развенчания в моей душе Брюсова»{26}. Видимо, все дело в этом, потому что другим запомнилась совершенно иная картина. «Меня всегда поражала забота Валерия Яковлевича о студентах, — говорил через тридцать лет после его смерти бывший парторг института Иван Козлов. — И неизменно поражала его редкостная деликатность и даже какая-то стеснительность со студентами. […] Авторитет Брюсова был велик, а доступен он был для всех»{27}. «При всяком обращении нас, студентов, к Валерию Яковлевичу лицо его из сурового, сосредоточенного, порой как будто сердитого — делалось ласковым, излучающим скрытую нежность. Казалось, он готов сделать для нас все, что может. И он действительно делал все и для самого института […] и для каждого из нас в отдельности», — вспоминал выпускник ВЛХИ Павел Лазовский. В доказательство — два эпизода из его воспоминаний.
«При поступлении в институт мы сдавали коллоквиум по некоторым общеобразовательным предметам. В это время в аудиторию вошел Валерий Яковлевич. Мой сосед что-то замялся при решении алгебраической задачи. Заметив угрожающую молодому поэту заминку, Брюсов пододвинул к себе листок с условием задачи, решил ее и, передавая решение соседу, тоном извинения тихо проговорил:
— Вот как нужно решать, видите: ничего трудного нет. Почему вы замялись — не пойму».
«Не помню уж по какому случаю у нас была организована скромная вечеринка. Участников было мало — не все знали о ней. В разгар веселья, когда между танцами и песнями затеяли какую-то игру, чуть ли не детскую, вроде „кошки-мышки“, в аудитории незаметно появился Валерий Яковлевич. Он остановился у двери, с любопытством наблюдая за игрой. Одна из студенток втянула его в эту игру. И Валерий Яковлевич, забыв свое положение, отбросив всякую официальность, принял самое деятельное участие в нашем веселье. Он бегал, ловил, увертывался, приседал и заразительно смеялся при всякой удаче. По всему было видно, что он чувствует себя с нами хорошо, проявляя непринужденную простоту»{28}. Неудивительно, что после празднования его пятидесятилетия в Большом театре, уже в час ночи, он приехал во ВЛХИ на студенческий банкет. «Все обрадовались и несколько удивились, что он так быстро покинул общество „больших людей“.