Несколько мгновений сидевшие за столом молчали, уставившись взглядами в Куприна, видимо, осмысливая прочитанный отрывок. Потом как-то все сразу зашумели.

– Что ты нам читаешь?! – перекричал всех Чебышев. – Коммунистическую пропаганду!

– «Иди с народом!», «Нельзя покидать родину!». Какое-нибудь большевистское отродье написало! – шумел изрядно захмелевший Заливной.

– Александр Иванович! Как вам не стыдно, – укорял писателя степенный Семенов.

Куприн поднял руку, призывая расходившихся соседей помолчать. Затем, когда крики за столом несколько утихли, он вновь поднялся с места.

– Господа! – четко произнес Куприн. – Я не назвал вам автора этого отрывка. Извините. Я исправляю свою ошибку. Написал это Борис Лавренев – русский писатель. Вы, вероятно, читали его «Разлом» или «Сорок первый». А слова о народе говорил его отец, тоже многим вам известный дворянин Андрей Лавренев.

Неожиданная новость заставила всех призадуматься. Первым заговорил Волянский.

– Вы противоречите сами себе, Александр Иванович, – произнес Волянский. – В этом отрывке говорится: «Народ никогда не простит покинувшего родину». А вы утверждаете: все русские должны вернуться. Зачем же возвращаться, если не простит?

– Неужели вы не знаете русский народ? – возразил Куприн. – Наш народ страшен в гневе, но не злопамятен и великодушен. Прошло два десятка лет с тех пор, как мы с вами уехали из России. Срок большой!

– Вы предлагаете просить прощения, а для чего? – допытывался Волянский. – Чтобы опять попасть в ад, в огонь: вновь переживать ужасы войны. Разве вам неизвестно, что над Советской Россией уже занесен тевтонский меч. Вот-вот нацистская Германия ударит по коммунизму!

– Я верю: Гитлер уничтожит большевистскую гидру! – злобно выкрикнул Заливной.

– А какой выход вы предлагаете? – спросил Волянского Куприн. – Оставаться здесь, гнить, унижаться. В туалете прислуживать, как графиня Баранова вот здесь внизу, в этом ресторане. Нет, дорогие друзья! Мы должны избрать другой путь. Я твердо верю: долг истинного патриота сейчас вернуться на родину.

В это время на небольшой сцене в середине зала появился оркестр. Музыкантов было раз, два и обчелся: пианист, сразу испытавший строй рояля, баянист с тульским баяном, каким-то чудом оказавшимся в столице Франции, скрипач, флейтист и ударник с целым набором тарелок и ударных палочек. Одеты они были так же, как и официанты: синие шаровары, цветные шелковые рубахи, перепоясанные витым шелковым поясом с кистями, сапоги в гармошку. Музыканты о чем-то посовещались между собой, и на авансцену вышел высокий стройный мужчина лет сорока с военной выправкой. Вид его был внушителен: черная густая шевелюра, выразительное лицо с крупными чертами. Послушать Григория Орлова, бывшего корнета, жадно тянулись к «Мартьянычу» затерявшиеся в Париже русские люди. Когда появился Орлов, разговоры за столом мигом прекратились. Все приготовились слушать любимого певца.