– Знаешь, как еще говорят, – поглядел на собеседника писатель. – «Можно совершить глупость, но нельзя умирать глупцом».

– Хорошо мне сказал Ласкер в Амстердаме, – добавил Алехин. – «Лучше, когда тебя ругает любящий, чем хвалит равнодушный». Я уже получил приглашение играть в Москве в международном турнире.

– Это в мае месяце.

– Вы знаете все шахматные новости, Александр Иванович! – удивился Алехин. – Я помню вашу блестящую статью в «Возрождении» о моей победе. Вы сами хорошо играете в шахматы?

– Нет, – тихо засмеялся Куприн. – Я больше специалист по французской борьбе.

И добавил: – В молодости, впрочем, я захаживал в шахматные кафе.

– Знаю. Читал ваш рассказ «Марабу».

– Ну, это только шутка.

– Кстати, Александр Иванович, ваш герой там играет гамбит Марабу – конь ходит с бэ-один на бэ-три. Вы знаете, что такой ход невозможен?

– Саша! – Я хотя и борец, но до такой степени, все же, разбираюсь. Плохо понимает шахматы мой герой… Как ты решил: едешь на турнир? – после некоторой паузы переменил тему разговора Куприн.

– Нет. В Москву я должен ехать чемпионом мира!

Куприн задумался.

– Пожалуй, ты прав, – промолвил он, наконец. – А вот я еду туда… далеко не чемпионом.

Они дошли до небольшой площади. Куприну нужно было идти к центру города, Алехину – направо. Долго стояли двое заброшенных русских под широким раскидистым каштаном, оттягивая минуту расставания. Они обсудили последние события в мире, свои собственные судьбы. Тем временем улицы совсем опустели, было уже поздно, все-таки пора было идти.

– Ну, до свидания, Саша! – первым простился Куприн. – Где-то теперь увидимся?

– До свидания, Александр Иванович! Завтра я опять в путь. Что делать – сеансы. Я желаю вам самого лучшего, самого большого счастья. И, честно говоря, так хотелось бы рядом с вами… по шпалам.

Они пожали друг другу руки, потом порывисто обнялись. Куприн скрылся в полутьме улицы, Алехин долго провожал его взглядом. Если бы он знал, что дни писателя сочтены, что едет он в Москву больной ужасной, неизлечимой болезнью!

Густые ветви нависли над тротуаром, как бы образуя длинный тоннель. Невысокая коренастая фигурка Куприна то освещалась случайным фонарем, то скрывалась в темноте. Шел он медленно, но, все же, четко размеривая шаг, будто и впрямь отправился пешком по шпалам в далекую, но близкую сердцу Москву.

Проигрыш матча Алехину в двадцать седьмом году стал для Капабланки неожиданным, ошеломляющим ударом. «Как это могло случиться? – спрашивал сам себя кубинец уже в те дни, когда шахматная корона не украшала больше его голову. – Ведь только что перед этим я с блеском взял первое место в Нью-Йорке, доказал полное превосходство над всеми сильнейшими гроссмейстерами. Не проиграл ни одной партии, на два с половиной очка опередил Алехина! А какие партии дал! Хотя бы против Шпильмана – первый приз за красоту получила. Триумф, всеобщее восхищение! Шахматное небо над головой было таким чистым, таким безоблачным, и вдруг этот загадочный, убийственный удар!»