В середу, т. е. 12 дня н. м., приехал из Шуи г. смотритель училища и отобрал у г-жи Сусловой дозволение, данное ей на открытие училища г. начальником учебного округа, а девочек велел всех распустить и учебные занятия совсем прекратить.
Это событие произвело здесь такое сильное и глубокое впечатление, что о нем одном только везде и говорят. Родители собираются и говорят о закрытии училища, как о великом семейном горе; никто не знает, за что гонят их детей из единственного училища, где они могли получить человеческое образование.
Носятся, впрочем, слухи, что нашлись такие личности, – у нас где их нет? – в которых училище г-жи Сусловой возбудило зависть, и они сделали все, что было нужно…
Санкт-Петербургские ведомости. 1869. № 87. 29 марта (10 апреля).
Директор училищ Владимирской губернии приказал закрыть школу для девушек. Аполлинария Суслова была вынуждена уехать в Петербург, где стала заниматься литературным трудом.
Дорогая Графиня!
Много времени прошло с тех пор, как я с Вами рассталась, и много я пережила с того времени различных треволнений. Об Вас я давно ничего не слыхала и летом не писала Вам, потому что не знала, где Вас найти; Новосильцевы были далеко, значит, не от кого было узнать о Вас. Я много думала о Вас и особенно Вас вспоминала в свои критические минуты. Вы служили мне образцом и примером, я старалась не делать таких поступков, которые Вы не одобрили бы, хотя положение мое было очень дурно и я впадала в отчаяние. Не думайте, что это фразы и преувеличение, я была очень и очень несчастна, как никогда во всю жизнь, я отчасти потому не писала Вам вначале, т. е. вскоре после Вашего отъезда, что боялась преувеличить и сказать неправду. После Вашего отъезда я не нашла в Петербурге ни одного слова, и это меня удивило более всего. Кое-как, почти случайно, я узнала, что дело мое проиграно безвозвратно[228], и поспешила убраться. Я все потеряла и не знала, куда и зачем ехать, у меня не было силы на новые планы. В Москве я несколько отдохнула и рассеялась, особенно повидавшись с Варварой Владимировной, которая очень сердечно отнеслась к моему делу.
Дорогая Графиня!
Что-то помешало мне продолжить письмо, которого начало Вам посылаю. С того времени я несколько раз принималась писать Вам, пробовала объяснить мое положение, чтобы просить Вашего Совета, но письма выходили нескладны, непонятны, даже странны. Нужно было или ничего не говорить или писать все. В последнем случае вышло бы не письмо, а повесть, даже целый роман. Теперь вся эта история относится к прошедшему, хотя развязка еще не настала, но я знаю, как поступить в том или другом случае. Мне было много, очень много искушений. В продолжение лета я раз двадцать собиралась уехать к родным, где меня ждала самая бессодержательная жизнь без будущности и надежды, или решалась на отчаянные меры, просто готова была броситься в какой-нибудь омут. Я даже удивляюсь теперь, как вышла невредимой из всех искушений при моей наклонности все преувеличивать и всем увлекаться и при действительном одиночестве и безнадежности. Я так много страдала, что, если б даже сделала ошибку, Вы, верно, простили бы меня, хотя я на это нисколько не рассчитывала. Как человек живой, при всей Вашей строгости, Вы понимаете все. Я была близка к падению, замаскированному очень ловко, но кого мне нужно было обманывать, если мое сердце чувствовало ложь и не удовлетворялось[229]. Дело в том, что я понравилась и полюбила человека, который вызывался не только поправить мои дела, но и открыть мне новую дорогу, какую только я могла желать…