И далее в нескольких пунктах императрица излагает свое видение внешней политики Наполеона, его целей, «пагубных последствий» возможного свидания двух императоров: «1. Общее положение дел за границей представляет в высшей степени грустную и поражающую картину. Европа подчинена велениям кровожадного тирана, управляющего ею с железным скипетром в руках. На континенте одна Австрия не является еще вассалом; за этим исключением все прочие государи, как созданные ими самими, так и те, которых Бонапарту угодно было сохранить, все – его наместники, его префекты; они – рабы под пурпуром…» и т. п.

Тут же последовало собственноручное письмо императора Александра I к императрице Марии Федоровне: «Ваше письмо, дорогая матушка, и предмет, о котором оно говорит, налагают на меня обязанность отвечать на него с доверием и откровенностью, на которые я чувствую себя способным. Его содержание слишком серьезно, слишком важно, чтобы я мог допустить в своем ответе другое чувство, чем то, которое обуславливается моими обязанностями в отношении к отечеству и занимаемым мною в нем положением. Поэтому исключительно лишь с этой точки зрения я и буду говорить об интересах России, интересах, которые были и постоянно останутся для меня более дорогими, чем все остальное в мире. Ее благосостояние составляло исключительный предмет моих забот: к этой-то единственной цели и клонились постоянно все мои действия. Чтобы внести больший порядок в то, что мне предстоит высказать, я в точности буду придерживаться того порядка, в котором изложено ваше письмо…» <…>

Последовательно, по пунктам, отвечая матери, император Александр подчеркивал заинтересованность России в мирных отношениях со «страшным колосом», называет преимущества этого союза; о последствиях свидания говорит следующее: «4. Теперь мне остается ответить лишь на четвертый пункт – о последствиях свидания. Этот именно вопрос наиболее трудный, и я, конечно, не позволю себе высказываться о последствиях, которые могут быть известны одному Богу и которые нам едва позволено предвидеть. Я удовольствуюсь, сказав, что было бы преступно с моей стороны, если бы я приостановился осуществлением того, что считаю полезным для интересов империи, под влиянием разговоров, которые позволяют себе в обществе, без малейшего знания дела, не углубляясь в сущность обстоятельств, не желая даже узнать побудительных причин моего образа действий. Поступить иначе значило бы изменить своему долгу, чтобы погнаться за грустным преимуществом оказаться в согласии с этим «ч т о с к а ж у т?» данной минуты, столь же шатким, как и люди, порождающие его. В своем образе действий в области политики я могу следовать лишь указаниям своей совести, своего лучшего убеждения, никогда не покидающего меня желания быть полезным своему отечеству».