На этой точке зрения, учитывая качество машинописи, трудно настаивать (будем считать, что она выдвинута для обсуждения)[1760]. Однако если все же предположить, что «чертные» не опечатка, а вариант, то обнажается явная аллюзия на стихотворение М. А. Кузмина, посвященное балерине Т. А. Карсавиной (1914):

В обоих случаях есть и лед, покрывший водоем (озеро у Кузмина, «голуботвердая река» у Мандельштама), и конькобежец, чьи зигзаги оставляют (чертят) на льду следы. Только у Кузмина зигзаги конькобежца сравниваются с танцем, а у Мандельштама — с речью. Впрочем, для Белого, автора «поэмы о звуке» «Глоссолалия», речь и танец — явления вполне родственные.

Впрочем, решение о значимости и учете (или не учете) разночтений остается за публикаторами. Для нас же первостепенный интерес представляет то, что в «гихловском» списке, в отличие от «зайцевского», нет членения стихотворения на три части. По мнению И. М. Семенко, анализировавшей «харджиевский» автограф (тоже «нерасчлененный»), это указывает на первую стадию работы над произведением: до решения Мандельштама превратить стихи о Белом в цикл[1762]. Значит, и рукопись, лежащая в основе «гихловского» списка, появилась на свет раньше, чем «трехчастный» автограф из архива Зайцева, то есть — между 16 и 21 января 1934 года.

В этой связи стоит вновь обратить внимание на запись в дневнике Зайцева:

22/1 был у О. Э. Мандельштама. Он передал свои стихи, посвященные памяти Андрея Белого, разбил их на три части. В первый заход познакомился у него с сыном Н. С. Гумилева, во второй заход с литературоведом Гуковским, специалистом по 18‐му веку.

22/1 был у О. Э. Мандельштама. Он передал свои стихи, посвященные памяти Андрея Белого, разбил их на три части. В первый заход познакомился у него с сыном Н. С. Гумилева, во второй заход с литературоведом Гуковским, специалистом по 18‐му веку.

Как Зайцев мог понять, что Мандельштам не объединил три отдельно написанных стихотворения под одним заглавием, а, напротив, «разбил» стихи памяти Белого «на три части»? Только если мог сопоставить с более ранним, еще не разбитым на части списком, который он тоже видел, держал в руках, и не исключено, что относил в ГИХЛ…

Тогда получается, что первый раз Зайцев заходил к Мандельштаму вскоре после начала работы над стихотворением (16 или 17 января) и тогда познакомился с той ранней редакцией стихотворения, с которой была сделана «гихловская» машинопись, а второй раз — 22 января, после того как Мандельштам подготовил для него позднюю, «трехчастную» редакцию.