Осип Эмильевич сказал мне, что никогда не писал стихов по поводу чьей-либо смерти, а на смерть Белого написал. Тут же он прочитал мне эти стихи.

Осип Эмильевич сказал мне, что никогда не писал стихов по поводу чьей-либо смерти, а на смерть Белого написал. Тут же он прочитал мне эти стихи.

Далее Зайцев приводит название стихотворения («Памяти Андрея Белого»), полный текст (24 строки), а в конце указывает дату и место его создания: «Январь 1934 г. Москва».

О. Мандельштам. Памяти Андрея Белого. Из мемуаров П. Н. Зайцева «Последние десять лет жизни Андрея Белого». 1940–1960‐е («зайцевский» мемуарный список). Мемориальная квартира Андрея Белого (ГМП)

Как такое возможно? Сложно представить, что Зайцев по памяти, от начала до конца и без ошибок, процитировал длинное и сложное стихотворение Мандельштама через двадцать с лишком лет после того, как один раз его услышал… Естественно заподозрить мемуариста в том, что он перепечатал стихотворение «Голубые глаза и горячая лобная кость…» с какого-то лежащего перед ним списка.

В черновых набросках к очерку о Мандельштаме Зайцев рассказал, что в октябре 1960‐го ему в руки «по счастливой случайности» попал самиздатовский сборник:

Я прочитал сборник стихов О. Э., машинопись <…>. И поэт Мандельштам встал передо мной в совершенно ином виде, встал в большой рост. Прежний поэт-акмеист совершенно преобразился. <…> Сборник назывался «ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ». Даты были больше все 1930‐х годов. В нем были стихи о Петербурге, о Ленинграде, о Каме… Я прочитал этот сборник один раз, так сказать, начерно. Потом стал читать второй раз, за вторым — в третий раз. Так я успел его прочитать, кажется, четыре раза. Мне его надо было вернуть, а возвращать не хотелось. <…>. Итак, я стал перечитывать сборник О. Э. в третий, в четвертый, в пятый раз. И с каждым новым прочтением росло, вырастало вживание в чудесные стихи чудесного Осипа Эмильевича. Его стихи становились не то что яснее, прозрачнее. Ясности полной еще не было, ее нет и сейчас, после пятого или шестого прочтения <…>. Но чем больше я вчитывался в стихи Мандельштама (хочется сказать ближе, роднее — Осипа Эмильевича), тем больше мне открывалась их сокровенная глубина <…>, я как бы видел и ощущал его самого, ощущал его дыхание, слышал интонации его голоса, видел его жесты — словом, воспринимал сквозь читаемые стихи самого О. Э. таким, каким он был в действительности, каким я воспринимал его в 1934 году.