Гёте не утверждает, будто в точности осознает, что это за таинственный клубок, соединяющий воедино его жизнь, но он уверен в его существовании, и для того, кто собирается писать биографию или автобиографию, он имеет решающее значение. В одном из писем Цельтеру он пишет, что, как правило, в биографиях все хорошее и плохое, успешное и неудавшееся просто перечисляется «с лицемерной беспристрастностью», тогда как без некой духовной связки реальная личность была бы разрушена – «помыслить ее можно лишь в живом единстве противоположных качеств»[1469].

Единство гётевской жизни заключалось в его созидательном стремлении, однако со временем потребность более точно понять, как и из чего он живет, становилась все сильнее и сильнее. Он сам искал свой «невидимый клубок», и в этом ему очень помогло общение с Шиллером. Шиллер дал точную и меткую характеристику своему другу, и в ответном письме тот поблагодарил его, отметив, что Шиллер обратил его внимание на самого себя. Неслучайно именно в годы дружбы с Шиллером Гёте не раз пытался создать свой словесный «автопортрет», один из которых звучал так: «Неизменно деятельное, обращенное внутрь самого себя и к внешнему миру поэтическое влечение к самовоспитанию всегда было стержнем и основой его существования. Достаточно только уяснить себе это, и все кажущиеся противоречия разрешаются естественно и сами собой»[1470]. Это «влечение к самовоспитанию» приносило свои плоды и там, где ему не хватало дарования, в частности, в изобразительном искусстве. Впрочем, в других сферах в его характере обнаруживались недостатки. Так, в государственной службе ему не хватало «гибкости», а для занятий наукой – «упорства».

Этот анализ собственного характера относится к 1797 году. Тогда Гёте размышлял над тем, что в нем можно исправить.

Недостаточная «гибкость» в практических делах? Он слишком быстро теряет терпение, сталкиваясь с сопротивлением или препятствиями, стало быть, ему нужно научиться просто принимать то, что не желает подчиняться его созидательной воле. Однако это дается ему нелегко, поскольку и сами практические дела на службе он готов терпеть, только если «из них тем или иным образом вытекает некий стабильный результат»[1471]. Это решающий момент. Он не может позволить служебным делам идти своим чередом, они должны иметь четко очерченные последствия, четкие контуры. Собственно говоря, он ждет этого от всех видов деятельности. Все в конечном итоге должно стать законченным произведением. Но в бесконечной суете жизни, куда относятся и служебные дела, это вряд ли возможно. И поэтому, как он пишет, ему так часто приходится «отводить глаза»[1472], чтобы не впасть в отчаяние от бесформенности практической жизни. В первые веймарские годы Гёте занимался государственными делами с полной самоотдачей и предельной концентрацией внимания. Позже, помятуя о внутренних и внешних границах, он относился к своим обязанностям более непринужденно, благодаря чему снова вернул себе свободу действий.