Ее затянутая в перчатку рука дрожала, когда она писала свое имя в книге регистрации, сердце с опасной скоростью гнало кровь по жилам и колотилось так громко, что удары отдавались в ушах. Но когда подпись была поставлена, пришло облегчение. Сердце замедлило свое биение, когда Ренье тоже расписался в книге, а потом поцеловал ее на виду у всех собравшихся, и Грейс почувствовала себя свободнее и счастливее.

— Ты готова принять поздравления своих подданных? — спросил он, по-мальчишески подняв брови. В его голосе звучало предвкушение, как у ребенка в утро дня рождения.

Грейс не осмелилась заговорить, но кивнула со всей пылкостью, на которую оказалась способна. Ренье вышел с ней из тронного зала и подвел ее к мраморной балюстраде галереи Геракла. Держась за руки, они посмотрели вниз, на многотысячную толпу во дворе, которая разразилась ликующими возгласами, когда князь с новоявленной княгиней им помахали. Грейс улыбалась своей лучшей улыбкой этим людям, которые, по-видимому, полюбили ее, распространив на нее любовь к своему князю, а сама она в это время старалась черпать силы в тех, кто стоял сейчас позади нее и кому принадлежала ее любовь.

«Это совсем как в театре, — по-прежнему твердила себе Грейс, маша рукой и улыбаясь. — Ты в конце концов получила то, чего всегда хотела».

Потом, когда она мысленно обращалась к своей свадьбе, именно этот день вспоминался с особенной теплотой и ясностью. Следующий день — в который она надела платье, придуманное и сшитое для нее «Эм Джи Эм», — был отягощен драгоценностями и символизмом, переполнен молитвами и фотографами и прошел как в тумане.

Будучи католичкой, Грейс хотела почувствовать, что религиозная церемония для нее важнее светской, и ожидала, что ее душа наполнится неземным блаженством, когда монсеньор Барт, епископ Монако и отец Картин из Филадельфии — его участие в таинстве было компромиссной мерой, которую отец Такер придумал, чтобы умилостивить родителей невесты, недовольных местом проведения свадьбы, — венчали их под ляписно-золотой мозаикой с изображением Бога Отца и Бога Сына на куполе, вздымавшемся над их склоненными головами. Однако она так изнервничалась от всего, что происходило раньше, и так жаждала, чтобы это действо наконец-то закончилась, что обнаружила: ей трудно отнестись ко всему происходящему иначе, чем к спектаклю, для которого пошили самый замечательный костюм за всю ее карьеру.

Грейс помнила, как, преклонив колена перед алтарем в своем тяжелом благопристойном платье, радовалась прохладному весеннему утру, ведь собор Святого Николая невелик и от большого числа народу на скамьях в нем становится тесно и жарко. Органная музыка была прекрасна, хор — безупречен, тем не менее они звучали слишком громко для такого помещения, вызвав у Грейс подобие клаустрофобии. Когда она наконец поднялась, понимая, что таинство почти завершено, то почувствовала громадное облегчение.