Наконец настало мгновение, когда Ренье мог беспрепятственно поцеловать ее перед лицом Бога. А затем все их друзья принялись аплодировать, выкрикивать поздравления и свистеть, в точности как на американских венчаниях, и Грейс это очень порадовало. Когда она повернулась ко всем этим людям, которые стояли и смотрели на нее и Ренье — ее мужа, — то увидела слезы на глазах, улыбки и прижатые к груди руки.
Пока они шли по нефу, Грейс держала Ренье за руку, улыбалась и шептала слова благодарности родным и друзьям на скамьях. Потом тяжелые двери кафедрального собора с грохотом и скрипом распахнулись, и она смогла разглядеть проблеск восхитительной синевы того самого моря, которое произвело на нее такое впечатление ночью, проведенной с Ренье в Ла-Тюрби. Оно идеально смотрелось в обрамлении прямоугольного дверного проема, который, впрочем, немедленно заполнили жители Монако и представители прессы, и вид на море исчез.
Глава 30 1976 год
Глава 30
Когда Энгельберт Хампердинк вышел на сцену во время ежегодного Гала-бала Красного Креста и его баритон будто накрыл все вокруг бархатным покрывалом песни «Освободи меня», Грейс почувствовала, что впервые за несколько недель может вдохнуть полной грудью.
Вначале Каролина угрожала бросить университет. Грейс лишь предполагала, что это связано с зарождающимся романом дочери, героем которого стал таинственный Филипп Жюно, по материнскому мнению Грейс слишком старый для девятнадцатилетней Каролины — целых семнадцать лет разницы!
Потом был очень милый телефонный звонок Джея Кантера. Речь шла о фильме «Поворотный пункт», в котором, как выразился Джей, представлялась «редкая для женщины определенного возраста возможность возобновить свою карьеру». В горячке Грейс вновь пережила всю боль от своей юношеской глупости, когда она не послушала Риту и Эдит, надеясь, что даже после запрета в Монако фильмов с ее участием Ренье все-таки сумеет понять, что ей необходима актерская деятельность. Боль от слишком позднего осознания того, что она переоценила его любовь к себе, была невыносима. Но так сильно переживать из-за того, с чем Грейс ничего не могла поделать, вообще не стоило, поэтому после приличествующего дня «раздумий» она перезвонила Джею, чтобы вежливо отказаться.
К тому же, если быть честной (а Грейс понимала, что подобную роскошь может разрешить себе лишь внутри себя самой), устраивать гала-балы ей до смерти надоело. Она занималась этим с пятьдесят шестого года, то есть уже целых два десятилетия. После вторичного появления Жозефины, которая в семьдесят четвертом году в последнюю минуту заменила Сэмми Дэвида-младшего, Грейс испытывала искушение передать эту ответственность кому-нибудь еще. Да и как могло быть иначе, если тогда ее дорогая подруга спела «Одинокий блюз любви» чуть ли не в последний раз в жизни?