Я поднимаю взгляд от его глаз к распятию, а потом опускаю на его сжатые в моих руках ладони. Тут я чувствую, как будто меня ударило электрическим током, потому что, за исключением цвета, наши руки совершенно одинаковые. Широкие ладони, глубокие морщины в форме шрамов-полумесяцев, широкие костяшки пальцев, морщинистые, как колени слона, и мускулы, идущие от запястья до крепких и все еще сильных пальцев. Почему я раньше не обращал на это внимания, несмотря на то что все это так очевидно?

«Пап, у нас с тобой одинаковые руки», – говорю я, чувствуя себя ребенком, пытающимся привлечь его внимание.

Он смотрит на четыре ладони из кости и плоти.

«Да, сын, но ты свои использовал лучше, чем я».

В комнате стоит полная тишина. Я чувствую, словно в моем горле бьется стремящаяся на волю маленькая птица, и мне от этого становится тяжело дышать. Я тщетно пытаюсь вспомнить, говорил ли он мне когда-нибудь подобный комплимент, но до этого отец ни разу не признавал, кем я был, или не оценивал то, что я делал и чего достиг, а также какой ценой мне это удалось. Он ждал до последней минуты, и его слова тяжелы, как каменная плита.

Он закрыл глаза, потому что устал. На улице темно. Я нежно целую его в центр лба, шепчу, что он – хороший человек и я его люблю.

Я не присутствовал на похоронах отца и матери. Я говорил себе и убеждал близких друзей в том, что боюсь желтой прессы, которая превратит это событие в унизительный пиар-цирк, используя этот приватный момент моей личной скорби для фотосессии. Я простился с родителями, когда они были еще живы. «Да какой смысл, – говорил я, – в том, чтобы бросить горсть земли на гроб?» Отчасти я по-прежнему так и считаю, но в глубине души знаю, что тогда просто испугался. Я убежал от ритуала последнего прощания точно так же, как всю жизнь убегал от родителей, пока они были живы, оправдывая себя тем, что мне надо работать, тем, что результатом моих амбиций является ответственность за выполнение контрактов и соблюдение графика концертов, на которых была задействована команда из шестидесяти человек. Но ведь я мог отменить несколько концертов, отправить всех на неделю домой. А может, и не мог. Скорее всего, я просто не захотел этого сделать, потому что работа и желание двигаться дальше стали для меня важнее всего. Я стал трудоголиком, подсел на бесконечное перемещение тела в пространстве, чувствовал, что не смогу дышать, если буду находиться долгое время в одном и том же месте. Сама мысль о том, что я буду присутствовать на похоронах, казалась мне удушающей, поэтому я гнал мысли о похоронах из головы, готовился к следующему концерту и продолжал турне.