— Да в этом… в «Салюте»! — на ходу выкручиваюсь я. — Там же и моя дочь была. А ты?

Лучший способ избежать опасных вопросов — задавать их самому.

— В «Мире». У них артегом — новейшей модели, не на колесиках, а ходячий.

— Но первая ступень — такая же? Что в нее входит?

— То же, что и в других храмах. Непосредственное общение с артегомом, разучивание молитв, коллективная медитация, апостольский практикум. Но в Останкино всех пускают, даже дилетантов. Товарищ правильно заметил: перед «создателем» все равны.

Кал-то странно Федя произнес слово «создатель». Будто бы с маленькой буквы, да еще и в кавычках. Как я, заэкранированный и не верящий в него, только мысленно и рискую «произносить». И глаза падре вовсе даже не блестят. Словно он поменялся ими с семидесятилетним, не меньше, дедком, сэкономившим два человеко-места в очереди. Вот у того взор — орлиный, едва не огненный.

Очередь делает последний, предфинишный поворот, и мне становится виден экран установленного над входом в новый корпус концерт-дисплея. На нем какой-то мужичонкам, размахивая руками, вещает что-то про оружие. На голове его — красивая…

Я чувствую, как моя собственная голова, уже несколько свыкшаяся за прошедшие часы с париком, начинает отчаянно потеть, даже какое-то жжение в макушке наблюдается, словно с нее стекает коронный разряд. Я с трудом подавляю в себе желание сорвать парик и растоптать его ногами.

На концерт-дисплее — Пеночкин. А я его… И сразу почувствовал свою ошибку. Физиологически.

Значит, экранировка не помогает? Почти. И это сейчас, когда мои токопроводящие башмаки топчут асфальт. А в корпусе, на линолеуме, паркете или коврах? Великий Создатель! Как я посмел столь непочтительно? Прости великодушно!..

— Оружие — дело рук диавола. Отбрось оружие всяк сюда входящий! призывает Петя… то есть Петр с экрана. — Всякий, замысливший недоброе против Бога Общего, Пророка Его или чад Его малых — да будет низринут в геенну огненную!

Я смотрю на Создателя и не могу оторвать от Него взгляд. Мои руки сами по себе, без малейшей на то воли, лезут во внутренние карманы пиджака, достают «записные книжки», и единственное, что удерживает меня от желания швырнуть их на асфальт — врожденная культурность. Я ищу урну, в которую можно выбросить обжигающие ладони детали «бумажного» пистолета. И не вижу ее.

Падре, уловив мое смятение, забирает ненавистные мне «книжечки» и прячет их у себя под рясой.

От входа, заметив нашу возню, спешит старлей-гвардеец, подозрительно смотрит на людей, медленно движущихся ему навстречу. Но мое лицо, как и сомнамбулические лица всех остальных, уже вновь приковано к экрану.