— Может быть, он прячется в другом бункере поблизости?

— Мы обследовали все бункеры в радиусе двадцати километров, — сказал Айзенберг. — Он ничего не говорил вам такого, что могло бы нам помочь сейчас в его поиске?

Она замотала головой.

— Подвал, где он держал меня первое время, был забит документами ННА. Его отец был их офицером, но это вам и так уже известно. Я могу лишь предположить, что место, в котором он сейчас прячется, скорее всего — некий военный объект. Может быть, где-то есть тайный бункер, который до сих пор оставался неизвестным?

— Такую версию мы тоже рассмотрели, — сказал Айзенберг. — Но, исходя из мнений экспертов, мы ее отклонили.

— Похоже, только вы знаете, где он находится, — сказал Клаузен.

Мина посмотрела на него непонимающим взглядом. Лишь через пару мгновений до нее дошло, что теперь она — подозреваемая.

— Вы думаете, что я — заодно с этой свиньей?

Физиономия Клауса застыла.

— Я вас ни в чем не обвиняю, госпожа Хинриксен. Но вы должны понимать, что мы проверяем все версии. Кроме ваших показаний, у нас нет ни одной улики, свидетельствующей о том, что вы говорите правду.

— Если дело приняло такой оборот, то лучше я вообще буду молчать, — возразила Мина дрожащим от возмущения голосом и встала.

— Сядьте, — сказал Клаузен. — Вы как свидетельница обязаны говорить правду!

— Достаточно, господин Клаузен, — вмешался Айзенберг. — Простите его, госпожа Хинриксен. Вы, разумеется, вне подозрения, и мы не подвергаем сомнению ваши показания.

Он бросил на своего подчиненного взгляд, которым говорил, что не потерпит возражений. Мина снова села.

— Я правда не представляю, как вам еще помочь. Вы знаете все, что известно мне. Если у вас нет конкретных вопросов, то я бы хотела уйти.

— Пожалуйста, опишите нам Юлиуса Кёрнера, — сказала женщина с итальянской фамилией спокойным добрым тоном, резко контрастировавшим с ее придирчивым взглядом.

— Описать его? Но у вас ведь есть его фотография.

— Я имею в виду не описание внешности. Я имею в виду ваше впечатление. Его поведение.

— Он производил впечатление… затравленного, загнанного в угол человека, он был в отчаянии. Иногда мне даже было его жалко. Затем он снова становился надменным и подлым. В конце, когда он отдал мне пистолет… По-моему, перед этим он слышал голоса. Он разговаривал с людьми, которых там не было. Мне было очень страшно.

— Что именно он говорил?