— Она в шоке, — повторял кто-то голосом Мэнди, — в шоке!

Мама обняла меня, я стала задыхаться и отбиваться, они забрали у меня Кэтрин, положили ее на носилки, а мама обняла меня так крепко, как никогда раньше, ее тоже трясло, но она сжимала меня так сильно, что я не могла говорить, уткнувшись лицом ей в живот, в котором когда-то была моя сестренка.

— Ты ни в чем не виновата, Джудит, ни в чем не виновата!

А потом я сказала им, что плохо помню, что произошло. Социальный работник, полицейская и психолог все время спрашивали меня, была ли мама дома, когда я пришла из школы, и я сказала, что была. Мне было двенадцать лет, она не имела права уходить, говорили они. Они спрашивали, купала ли я сестренку. Я сказала, что купала. Слишком много масла налила в воду, наверное, пролила на пол и поскользнулась. Я сказала, что после этого больше ничего не помню. Я часто смотрела с мамой сериалы и прекрасно знала, что такое травма. Мозг просто блокирует ту информацию, которая представляет для тебя опасность. Я знала, почему мама так поступила. Ее бы посадили в тюрьму, а меня отдали бы в детский дом. И посреди всех этих допросов, тестов, соседей на похоронах, открыток и букетов иногда я думала, что, возможно, и правда во всем виновата только я. Я же не сразу пошла в ванную, потому что слишком испугалась.