«Мама, – думает Малин. – Отсутствие любви, желание притворяться, словно все лучше, чем на самом деле. В конце концов, все это превратило твою жизнь в большую ложь. Не об этой ли видимости идет речь?»

– Расскажи о видимости.

По голосу Зака Малин слышит – он считает рассказ Марлоу важным, хотя и сам не понимает до конца, почему.

Но тут Юсефина словно уносится куда-то прочь, руки у нее трясутся, взгляд становится мутным, глаза бегают – кажется, она хочет встать и уйти, но ноги не слушаются.

– Мама, – шепчет она. – Моя мама.

– Твоя мама? – переспрашивает Малин.

– Отец. И братья.

– А что с ними такое?

Тут Марлоу приходит в себя.

– В том доме не было любви. Они оба были садисты, и мама, и папа. Только по-разному. Я вынуждена была бежать от семьи. В таком мире жить невозможно.

– Они били тебя?

– Меня запирали. И моих братьев тоже. Но чаще всего нас оставляли одних, когда детей нельзя оставлять одних.

– Где тебя запирали?

– В тесной темной комнате. В холодной комнате. И оставляли нас наедине со стыдом. Я не могла допустить, чтобы они приближались к моим детям, разве я могла?

Юсефина умолкает, что-то обдумывает, прежде чем сказать:

– Строго говоря, им было на меня наплевать. Но моих братьев отец и мама сознательно сбивали с толку, чтобы те боялись, чтобы они помешались на деньгах и на всем, что с ними связано. Они на все были готовы ради денег, потому что считали, что это – отцовская любовь.

Двое парней, одетых в стиле готов, усаживаются за столик рядом с ними.

– Что делали с твоими братьями?

Марлоу смотрит на Малин. Внезапная, безграничная усталость в ее взгляде. Глаза почернели.

– Отец пытался сделать из них идеальных бизнесменов.