Арман прикоснулся пальцами к дверной ручке.

Последняя комната, последняя дверь. На этой последней неразведанной земле не было чудовищной ненависти, или горечи, или язвительного негодования. Здесь царила любовь. Ослепительная, прекрасная любовь.

Арман Гамаш чуть-чуть толкнул дверь – и она распахнулась.

– Каким был мой отец?

Финни заговорил не сразу:

– Он был трусом, но вы это знаете. Настоящим трусом, вам это хорошо известно. Это не просто бред сумасшедших англоязычных граждан.

– Я знаю, что он был трусом, – сказал Гамаш более уверенно, чем чувствовал.

– И вы знаете, что случилось?

Гамаш кивнул:

– Мне известны факты.

Он снова метнулся в длинный дом, мимо глазеющих на него недоуменных воспоминаний, стремясь поскорее добежать к двери и комнате, в которую он по глупости заглянул. Но было уже слишком поздно. Дверь была открыта, свет проливался наружу.

Он увидел самое отвратительное лицо в мире.

– Мы с Оноре Гамашем жили разной жизнью. Мы очень часто занимали противоположные позиции. Но он сделал совершенно необычную вещь. Я об этом никогда не забывал – я даже сегодня ношу это в себе. Знаете, что сделал ваш отец?

Задавая этот вопрос, Берт Финни не смотрел на старшего инспектора, но у Гамаша создалось впечатление, что его разглядывают под микроскопом.

– Он поменял свое мнение, – ответил Финни самому себе.

Он с трудом поднялся на ноги, протер лысую голову платком и надел широкополую шляпу, которую два дня назад дал ему Гамаш. Он выпрямился как только мог, потом повернулся и посмотрел на Гамаша, который тоже поднялся и теперь возвышался над ним. Финни ничего не говорил, просто смотрел. Потом его уродливое, опустошенное лицо расплылось в улыбке, и он прикоснулся пальцами к руке Гамаша. Этот контакт, как и многие другие в жизни Гамаша, был не только дан, но и принят. Но было в нем что-то столь личное, что почти вызывало ассоциации с насилием. Финни поймал взгляд Гамаша, отвернулся и медленно пошел по пристани к берегу.

– Вы солгали мне, месье, – сказал ему вслед Гамаш.

Старик остановился, замер, потом повернулся, прищурился в лучах солнца, тем более ярких оттого, что пробивались сквозь просветы в облаках. Он поднес дрожащую руку ко лбу, чтобы видеть Гамаша.

– Вы, кажется, удивлены, старший инспектор. А ведь люди постоянно врут вам.

– Это верно. Меня удивила не ложь, а ее предмет.