Все шестеро, втиснувшиеся в маленькую комнатушку, на мгновение застыли, и даже малышка только крепче прильнула к матери. Затем раздался тонкий голосок, дрожащий, но осмелевший от присутствия вооруженного ножом незнакомца со шрамом, золотым зубом и татуированными пальцами.

– Он делал это со мной! Мама, он делал это со мной! Делал!

– Что? – переспросила Алисса, глядя на Эйнджел, и лицо ее как-то неожиданно обмякло от потрясения.

– Он делал это со мной! То, о чем говорила эта тетя. Он делал это!

Брокбэнк порывисто замахнулся, но Штырь занес нож, целясь прямо ему в грудь.

– Все ништяк, малышка, – сказал Штырь, загораживая Эйнджел свободной рукой и сверкая золотым зубом в лучах заходящего за соседние дома солнца. – Только пальцем их тронь. Ты, пидор гнойный. – Штырь дышал Брокбэнку в лицо. – Я с тебя кожу сдеру.

– Что ты такое говоришь, Эйнджел? – спросила Алисса, все еще сжимая в объятиях Захару. – Он же никогда…

Внезапно Брокбэнк нагнул голову и бросился на Штыря, как регбист, – да он когда-то и вправду играл в регби. Штырь, который был раза в два легче его, отлетел, словно тряпичная кукла. Брокбэнк шумно протиснулся через выломанную дверь, и Штырь, неистово ругаясь, бросился вдогонку.

– Оставь его, оставь! – крикнула Робин, увидев в окно обоих мужчин. – О боже, Штырь! Полиция будет… Где Эйнджел?

Алисса уже успела выбежать из комнаты в поисках дочери, оставив измученную малышку рыдать на диване. Робин, зная, что ей не остановить Штыря и Брокбэнка, вдруг ощутила сильный озноб и упала на колени, сжимая голову; накатила тошнота.

Она добилась того, зачем пришла, и все это время знала, что малой кровью будет не отделаться. То, что Брокбэнк сбежит или пострадает от ножа Штыря, она предвидела и была уверена, что не смогла бы предотвратить ни то ни другое. Сделав несколько глубоких вдохов, Робин снова поднялась на ноги и подошла к дивану, пытаясь успокоить испуганную малышку, однако – что было неудивительно, если учесть, что Робин у девочки теперь ассоциировалась со сценами жестокости и истерии, – Захара завопила еще громче и замахнулась на Робин своей крошечной ножкой.

– Я же ничего не знала, – говорила Алисса. – О боже, боже. Почему ты не сказала мне, Эйнджел? Почему?

Стемнело. Робин зажгла лампу, которая теперь отбрасывала бледно-серые тени на стены цвета магнолии. Казалось, что три плоских сгорбленных призрака притаились за диваном, передразнивая каждое движение Алиссы. Эйнджел всхлипывала, свернувшись у матери на коленях. Робин, уже успевшая дважды заварить чай и приготовить спагетти для Захары, сидела на полу у окна. Она чувствовала, что должна остаться, пока не придет мастер и не отремонтирует выломанную Штырем дверь. Никто так и не вызвал полицию. Мать и дочь по-прежнему были заняты друг другом, но Робин, хотя и была здесь чужой, не могла уйти, не убедившись, что у семьи есть надежная дверь и новый замок. Захара спала на диване за матерью и сестрой, посасывая во сне большой палец, а другой рукой все еще сжимая бутылочку.