— Я-то не заболел, товарищ Могутченко,— с нескрываемой обидой в голосе ответил Алешка.— А вот трое наших возчиков больные лежат. Заболели... медвежьей болезнью.

— Медвежья болезнь от любой неприятности может случиться,— хохотнул Могутченко.— Особенно с перепугу,— и, сразу согнав улыбку, сказал:— Рассказывай все, как было.

— Возчики нашей смены вчера сильно припозднились,— торопясь, захлебываясь, перебивая сам себя, начал Алешка.— Мы всю последнюю неделю восемнадцатиаршинную нолевку на брусья гоним. Спецзаказ срочный... Брусья идут, во!.. Ну, а они хлысты из лесосек к нам подвозили. Возвращались домой в Папиненки уже за полночь. Двенадцатичасовой скорый прошел уже. Подъехали к переезду и видят: старый Когут с фонарем на путях стоит, снег с деревянной ноги о рельсу сбивает. Они едут через переезд, а Когут их освещает фонарем и смеется громко, но ничего не говорит.

— Да ну!— искренне удивился Могутченко.— А возчики что? Вот, наверное, деру дали?

— Они вначале обмерли с перепугу, а потом как начали лошадей кнутами нажаривать. Лошаденки усталые, еле идут. До самых Папиненок драли,— посочувствовал Алешка и вдруг расхохотался.

— Ты чего?— удивился Могутченко.

— Да, понимаете, товарищ Могутченко,— сквозь смех продолжал Алешка.— На задних санях Петрован Зверев ехал, так тот выскочил из саней, по целине обогнал всех и рванул в деревню своим ходом. Которые на лошадях, далеко от него отстали.

Алешка захохотал, посмеялся и Могутченко, А на душе старого чекиста было невесело. Зверев — детина, косая сажень в плечах, семивершковый комель трехсаженного бревна один на плечо поднимает, бывший красноармеец, а в таком пустячном деле струсил. Он мог бы прохвоста, торчавшего на путях, в узелок завязать, а вместо этого удрал. Испугался и удрал.

Алешка, все еще смеясь, продолжал рассказывать:

— Когут был в своей черной бекешке, в треухе и даже...

— Когут похоронен в Богородском на кладбище, а бекешка его в кладовой у Полозова лежит,— перебил Алешку Могутченко.— Это какая-то контра Когута изображает. Панику вызвать хочет.

— Вы не меня агитируйте, товарищ Могутченко,— обиделся Алешка.— Я знаю, что мертвые ходить не могут. Вы поагитируйте возчиков. Струсили-то они, а не я. Сегодня вечером все узнают об этой чертовщине и откажутся затемно работать.

Могутченко искал в памяти что-либо, чем можно было бы ответить на удар врага. Надо было придумать что-то убедительное, пусть даже глупое, как сама провокация, но обязательно очень убедительное для малограмотных одуревших от суеверия людей. Но ничего подходящего на ум не приходило.