Перегородка тоненькая. Из-за нее пробивается желтый свет, но его слишком мало. Мама ходит. Иногда присаживается на скрипучий стул и достает сигареты. Мама думает, что она не знает про сигареты, прячет их в печке и курит в окошко, которое потом долго-долго держит открытым. Зимой комната выстывает быстро.

Сейчас осень. И дождь. Шелестит, заглушая скрежет сверчков. Пол ледяной. И она отдергивает ноги, но потом все же решается – ведь совсем уже скоро он придет.

Шаг. Второй. Тонкая дорожка с крупным плетением. Силуэт стола и старой лампы под кружевным абажуром. Книги стопкой.

Мама сказала, что скоро в школу… В школе хорошо. Там его не будет.

Скрежет – мама отодвигает стул. Заглянет? Нет?

Нет.

Мама уходит на кухоньку, гремит посудой. А она касается часов. Поднимает, удивляясь тому, до чего они тяжелы. Сверчки внутри замирают и стрелки тоже.

– Пожалуйста, – шепчет она, – сделайте так, чтобы время не шло.

Она ставит часы на место и возвращается в кровать. Закрывает глаза и говорит себе, что никогда не заснет. Ну или пока сверчки ей помогают. Пауза длится долго-долго. А потом вдруг стрелки поворачиваются, и хлопает дверь.

Шаги. Какие тяжелые. Быстрые. Он очень злой.

– Ну? – Голос пробивается за перегородку, заставляя свернуться калачиком и замереть.

– Ты уже вернулся…

– Не ждала?

– Конечно, ждала. Что ты такое говоришь! – мама говорит очень тихо. – Давай мой руки. И садись за стол. Я накрою…

Сейчас? Нет. Повезло. Он идет в ванную. Громко хлопает дверью – если бы она спала, то проснулась бы непременно – и включает воду. От него остаются брызги на зеркале, мятые полотенца, брошенные на пол, лужи и следы на полу.

Утром это его злит. И вечером тоже.

– Как прошел день? Все хорошо? – Мама накрыла стол в большой комнате, потому что он не любит есть на кухне. Он ведь хозяин и имеет право на уважение.

Он злится, когда его не уважают.

– Приходила Семеновна. Просила одолжить до зарплаты пятерку, но я не дала… сказала, что нету.

Он не отвечает, но слушает внимательно. Нельзя молчать. Молчание – это тоже неуважение.