Некоторое время спустя…

Может, месяц.

Память меня подводит. Или мне просто безразличен ход времени.

Берлин.

Мы с Айман сидим на пледе на берегу звездообразного крепостного рва цитадели Шпандау. Башня Юлиуса торчит над ренессансными укреплениями, как гигантская печная труба. Я знаю, что нацисты во время войны разрабатывали здесь нервно-паралитические газы.

– Исаак был пророком, – говорю я. – В Коране его зовут Исхак. – Я смеюсь. – Библейский Исаак – прототип отвергнутого сына.

– Кажется, ты хорошо разбираешься в религии, – замечает Айман. – Веришь в Бога?

– В какого из них?

– В какого хочешь.

– Я верю в Антихриста, – говорю я, помолчав. – Он единственный из пророков признал себя ложным. Все прочие пророки ложны, потому что Бога не существует. Но я настоящий, поскольку то, что я сделаю, будет по-настоящему.

Я использую настоящих людей.

Хуртиг Промышленный район Вестерберга

Хуртиг

Промышленный район Вестерберга

– Рутинное обследование. Врачи дали мне пять лет, из которых прошло четыре года. Последняя отсрочка – максимум год, но скорее всего, речь идет о шести месяцах.

Исаак расстегнул рубашку.

– Говорят, рост опухоли можно было задержать, если бы я воспринял первые симптомы всерьез. Врачи с тем же успехом могли бы сказать прямо: я сам виноват. – На его безволосой груди сидело с десяток пластырей. – Фентанил. Болеутоляющее. Благодаря им я смогу рисовать до самого горького конца.

Исаак скрылся в темном углу мастерской; теперь Хуртиг увидел, что в тусклом свете вдоль стен выставлено множество полотен. Все повернуты холстами к стене.

На столике на колесиках стояло несколько старых консервных банок с кисточками разной величины. Какие-то тряпки, мешок с ветошью. Пол покрывали пятна краски и растворителя.