Вторая мина попала еще ближе, осыпав меня песком и мелкими камешками, но эта мина меня и спасла: моджахед появился из-за камня в ту же секунду и был просто вынужден пригнуться и отвернуть лицо…

Что это было? Последнее видение в ожидании смерти? Ведь мина могла и не упасть так близко, могла упасть позже, раньше, могла просто упасть на меня. Эпизод в Лужниках не был воспоминанием — я это точно знала. Никогда я не смотрела из ложи «Б» на этот их номер, да и костюмы звездные шились специально к нашему общему синхронному номеру — все перепуталось, как во сне. Это и был сон наяву, видение, мечта о будущем, которого не могло быть, мечта о некой параллельной действительности. Там, в неведомом мире, Машка осталась жить и оттуда сумела помочь, буквально спасти меня от смерти. Так я объяснила для себя этот загадочный случай.

А потом бьи Термез, и Ташкент, и Москва. И был как раз декабрь, и страшно захотелось поехать в Лужники и всех повидать. Но я вспомнила, как лежала за камнем, и вдруг поняла, что попаду не в те Лужники, совсем не в те, о каких мечтала все эти годы. Ведь там не будет Машки, зато будет много новых молодых дураков, знающих меня и Чистякову только по рассказам и видеозаписям, и будет, конечно, еще больше дураков старых — умельцев задавать глупые и гадкие вопросы. Что я смогу рассказать им об Афгане? Что они смогут понять?

Я не поехала. Поняла, что это будет предательством по отношению к собственной мечте, а значит, и к Машке.

Прошло два года. Меня уже не тянуло в Лужники и в ЦСКА. Было как-то не до того. Когда человек в течение двух лет четыре раза меняет профессию и это при том, что за предыдущие два уже менял ее трижды, о самой первой, по существу, детской профессии спортсменки остаются весьма слабые воспоминания. До восемьдесят восьмого года (как-никак олимпийский все-таки!) у меня еще сохранялся этакий чисто академический, зрительский интерес к фигурному катанию. Но именно тогда в разгар сезона и ему пришел конец.

Стас Чистяков привел к нам в гости Виктора Снегова — Машкиного партнера. На предмет поговорить с Сергеем. Я ведь рассказывала Стасу, что Малин набирает в свое подразделение бывших спортсменов. Разумеется, он и не догадывался, что это за подразделение. Но над всем КГБ еще витал некий ореол романтики, несмотря на перестройку. Сам Стас принципиально не хотел влезать в эту систему, но других не отговаривал, не считал себя вправе. Ну мы и побеседовали с Виктором. Я не очень верила в положительный исход такой «вербовки»: что-то всегда не нравилось мне в Машкином партнере, но это могло быть сугубо личным и наивно-детским — все-таки сколько лет прошло. Однако детское восприятие не подвело. Виктор изменился не в лучшую сторону: с успехом делал комсомольско-спорторговскую карьеру в Цекамоле, книг не читал совсем, даже газеты изредка, на мировую политику демонстративно плевал, а в перестройке видел лишь одно — новые, исключительные, потрясающие возможности для добывания денег. В ЦК ВЛКСМ уже начинал тогда раскручиваться некий полулегальный, кооперативный бизнес, и Виктор, похоже, стоял как раз у его истоков.