– Станция за миллион долларов, новая… – пробормотал режиссер. – Как он может сломаться?

Он тупо смотрел на экран и думал, что вообще-то матрица так не выгорает. Как правило, она начинает выгорать по центру, а сейчас стробит по краям.

– Какие-то технические проблемы у телевизионщиков, что ли? – обсуждали люди на площади. – Может, еще наладится… Жалко…

В ту же минуту вопрос «Что с сигналом?» прозвучал на ста пятидесяти наземных приемо-передающих станциях, и сто пятьдесят спутниковых инженеров практически синхронно развели руками.

– Сигнал принимаем, – отчиталась спутниковая аппаратная выпускающему редактору ВВС.

– Тогда что это такое? – Редактор приблизился к программному монитору и буквально уткнулся в него носом. – Что у них там такое? Это…

Последнее, что видит и чувствует Иванна: вокруг полно воздуха, серый купол прозрачен и еле заметно переливается оттенками стального и голубого. Но пространство давит на нее и сминает ей диафрагму, и она больше не может дышать.

– Дыши! – кричит ей Давор, у него серое лицо, – сейчас, джана, – говорит он.

Все движется и звучит очень медленно, она слышит плотный вакуумный хлопок, и сразу наступает полная тишина.

Книга 3. Соль – вода

Книга 3. Соль – вода

Если слишком долго молчать, начинаешь чувствовать что-то похожее на невесомость. Гравитация служит вербальному миру: сидеть и разговаривать; ходить и говорить; стоять и кричать. В полете же самое естественное состояние – молчание.

От неожиданной невесомости меня стало укачивать.

Молчание наше происходило не из-за нежелания говорить, а от отсутствия языка, на котором можно было бы говорить об этом. Обсуждать это. Анализировать. Пытаться понять. Наше молчание было следствием герменевтического шока и длилось второй час.

Я подозреваю, что не мы одни сидели в то время на полу, опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом, потому что посмотреть на другого человека – означало передать эмоцию, хоть какую-нибудь. Но весь известный нам набор человеческих эмоций для этой ситуации не годился совершенно.

И тут Зоран, который до сих пор с каменным лицом смотрел в куда-то в угол, вдруг уронил голову на руки и начал смеяться. Он смеялся долго, он вздрагивал, всхлипывал и подвывал, плечи его тряслись. Санда смотрела на него во все глаза – как все белокожие люди, она легко краснела, и теперь у нее на щеках и у корней волос появились неровные красные пятна. И даже кончик носа покраснел.

Зоран так же неожиданно замолчал, медленно обвел комнату повлажневшими глазами, не особо фиксируя взгляд на нас с Сандой, вытер ладонью рот и сказал: